Мы в своих суконных гимнастерках буквально задыхаемся от жары и духоты. Устали донельзя. Ведь вылетели мы из Исландии в полночь с 28 на 29 мая и за 16 часов полета перемахнули как океан, так и Северную Америку с севера на юг. И у нас нет более страстного желания, как облиться холодной водой и завалиться спать.
Наконец, появился молодой и энергичный капитан, судя по повязке — дежурный и, растолкав локтями охотников за автографами, повел нас к зданию невдалеке от ангара.
— Ну, наконец-то мы отдохнем, — вздыхает Золотарев.
Но до отдыха еще одна, совершенно обязательная процедура: бар. Это первое, что мы черпаем из американского образа жизни.
Наконец, отзвучали тосты за победу над наци и самураями, за встречи, что заняло добрых полчаса времени, и нас провели в отведенные для отдыха помещения. Холодный душ и спать. Спали здорово: шестнадцать часов кряду!
Глава 7
Приказ Родины выполнен
В стране доллара
Разбудило меня солнце. Оно вторглось без спросу в комнату и бесцеремонно начало шарить яркими лучами по моему лицу. Вскочив на ноги, я не сразу сообразил, где нахожусь. Лишь выглянув в окно, вспомнил вчерашний день, и в голове все стало на свое место.
Так вот она какая, эта Америка, Новый Свет, страна долларов и небоскребов. Из окна виден аэродром, а за рекой — второй, почти такой же. Под окнам начинается большая зеленая лужайка, окаймленная кудрявыми кронами бука. В тени деревьев стоят плетеные кресла.
Пока я одевался, на лужайку вышел тучный негр в шляпе и бархатном жилете, одетом на голое тело. За собой он тащит длинный резиновый шланг. Усевшись на траву, негр вытаскивает из кармана какую-то блестящую штуку, пристраивает ее к концу шланга. Когда я снова поворачиваюсь к окну, из шланга уже бьет струя воды.
В дверь стучат. Пришли Золотарев и Дмитриев. Выражение их лиц не предвещает ничего доброго.
— Плохи наши дела, Эндель Карлович, — говорит Александр Яковлевич. — На посадке вы изволили содрать с протектора левого колеса несколько слоев…
— Как это… содрать? — перебил я.
— Очень просто. Резина, она ведь в жаркую погоду тоже нагревается. И не только нагревается, но и становится мягкой и податливой…
Я начинаю понимать: виновата не столько непредвиденная для нас жара, на которую совсем не рассчитаны наши покрышки, сколько мой просчет. Я промазал начало полосы и нажал изо всех сил на тормоза. Вот резина и не выдержала.
Мы втроем отправились на аэродром. Все было действительно так, как сообщил Золотарев. С полутораметрового протектора провисали вниз наполовину оторванные лохмотья резины.
Пока мы с грустью рассматривали израненную покрышку, к огражденному веревкой кораблю подкатили два лимузина. Из одного из них вышел одетый в белый костюм пожилой седоголовый американец. Гостя сопровождали несколько увешанных блестящими аксельбантами старших офицеров армии США и наш советский военно-воздушный атташе — генерал Беляев.
— Министр обороны США, мистер Стимсон, — представили мне высокого гостя, — выразил желание ознакомиться с вашим самолетом.
— Пожалуйста!
Его прибытие было кстати. Осмотрев корабль и промерив пальцам диаметр ствола кормовой пушки, мистер Стимсон увидел также и злосчастное колесо и, сочувственно покачав головой, что-то сказал по-английски.
— Господин министр приказал командиру аэродрома обеспечить вас всем необходимым и позаботиться о замене или, если возможно, ремонте покрышки колеса, — перевел нам генерал Беляев.
На душе сразу полегчало. Появилась надежда, что все еще обойдется.
Попрощавшись с нами, гости уехали. А мы остались одни. Даже переводчика к нам не прикрепили. Это был уже непорядок, и я пошел в гостиницу, чтобы по телефону «выяснить отношения». На мое счастье, в объемистом гроссбухе, висящем почему-то на стальной цепи у находящегося в холле телефона, без труда нашел советское посольство и, набрав первый из обозначенных там номеров, сразу попал к секретарю посла. Тот любезно соединил меня с Максимом Максимовичем Литвиновым. Выслушав мою претензию, посол удивился:
— Как? Нет переводчика? Не может этого быть.
— Может, товарищ посол.
— Забота о вас и вашем самолете возложена на генерала Беляева. Я сейчас проверю. Да! За вами после обеда заедут. Вас приглашает к себе президент.
Вернувшись к кораблю, я застал там главного инженера аэродрома и еще нескольких офицеров. Золотарев вел при содействии Романова переговоры о судьбе колеса. Инженер обещал выяснить, можно ли приобрести новую, таких же размеров, покрышку. Пока мы завтракали, вопрос был выяснен: такого размера покрышек в стране нет, но фирма «Гудрич» способна отремонтировать нашу за трое суток.
— К этому следует приплюсовать время транспортировки туда и обратно, — добавил американец.
Значит — дней пять. Многовато. Но неизбежно.
— Вас зовут к телефону, — сообщает запыхавшийся от быстрого бега мальчик-бой.
— Товарищ Пусэп, мне поручили напомнить вам, что ровно к 15 часам вам и вашему экипажу надлежит прибыть в Белый дом. Вас примет президент Рузвельт.
Мать честная! С этим колесом я чуть было не забыл об этом. Ведь говорил же посол.
По установившейся в те годы традиции президент США принимал у себя всегда всех летчиков, впервые перелетевших океан.
Экипировка наша более чем скромная: суконные гимнастерки, такие же брюки, хромовые сапоги. Идет война и нам не до парадных мундиров. Но мы — советские офицеры, и вид должен быть у нас подобающий.
Вернувшись в гостиницу, привели себя в порядок: побрились, выутюжили обмундирование, навели блеск на сапоги, подшили свежие подворотнички. Час спустя мы уже катили на трех машинах по улицам Вашингтона.
Был дань 30 мая — день памяти американских солдат, погибших в годы первой мировой войны. В многочисленных парках, скверах и аллеях, по которым мы проезжали, было полно людей. Наши машины с трудом объезжали колонны военных грузовиков, на которых пели, плясали и просто шумели солдаты, чувствующие себя в этот день хозяевами улицы.
Я с нетерпением ждал, когда же мы доедем до самого Вашингтона, с его небоскребами, с глубокими ущельями улиц. Но все это, как оказалось, вовсе и не присуще Вашингтону. И ехали мы не по улицам, а по длинным аллеям тенистых деревьев, по паркам и скверам, где располагалось множество цветочных клумб, декоративных растений и весело прыгающих и бегающих белок. Непривычно было видеть, как постовой полицейский останавливает уличное движение, чтобы пропустить через аллею пушистого зверька.
Единственным, типично американским, было здесь лишь великое множество автомашин, заполнивших все и вся.
Вскоре машина свернула в открытые настежь железные ворота и покатила мимо клумб и зелени к небольшому двухэтажному Белому дому.
О президенте, Франклине Делано Рузвельте, имел я весьма слабое представление. Знал лишь то, что вскоре после предательского вторжения гитлеровских головорезов в пределы Советского Союза президент США обещал всенародно всячески поддерживать нашу страну в борьбе против фашистской Германии.
Действительность опрокинула все мои представления, и правы оказались американцы, говоря, что «Вашингтон — не Америка, а Рузвельт — не король».
В вестибюле нас встретил пожилой седовласый генерал. Пока мы снимали фуражки и пилотки, подъехал наш посол, и мы вместе, сопровождаемые генералом, поднялись на второй этаж. Широкая лестница, ведущая наверх, была разделена надвое: половина ее состояла из обычных ступенек, другая была ровным настилом, покрытым красной ковровой дорожкой. Потом нам сказали, что президент Рузвельт в результате детского паралича вынужден передвигаться по ней в коляске.
Когда мы вошли в просторный синий зал — кабинет главы правительства США — там уже находился Молотов.
Нас представили президенту. Мы стояли перед человеком, волей судьбы оказавшимся у руля одного из сильнейших государств, мира в годы, когда многое решалось в судьбе всего человечества. Политический ум Рузвельта, понимание им происходивших в мире процессов ставили его на голову выше многих других государственных деятелей мира. С приходом его в Белый дом были налажены нормальные дипломатические отношения с Советским Союзом. И это вопреки кредо правящей клики промышленно-банковских воротил, видевших в Советской России своего главного врага.