— Господа, прошу вас! Вы видите эти цифры? Это покупная цена. Очень прошу вас: только по этой цене.
Горе и забота наша — протектор, прибыл, наконец, специальным самолетом обратно. Каждая заплата отмечена знаком фирмы «Гудрич». Что сделаешь — реклама!..
Вечером третьего июня я доложил Молотову о готовности к вылету.
— Отлично! — обрадовался нарком. — Стало быть, утром вылетаем?
— Так точно. Только предварительно мы должны опробовать самолет в воздухе.
— Хорошо, — согласился нарком, — мы соберемся и будем ждать утром вашего доклада.
Наутро погода подвела нас самым беспардонным образом. Густой туман накрыл плотной пеленой и аэродром, и город. Время идет, а туман не рассеивается. Ведь надо же, именно сегодня, когда нам дорог каждый час! Взлететь — не проблема. А вот посадка… К тому же с каждым часом усиливается жара. А что это означает для наших моторов, в этом мы уже могли убедиться.
Из посольства не перестают названивать, требуя сообщить, на какой час назначен вылет.
Часам к десяти туман стал редеть. Я решил взлететь. Машина легко оторвалась от земли. Полетали минут двадцать — все агрегаты работали нормально. Можно садиться. Я с тревогой смотрю в сторону аэродрома. Волны тумана то приоткрывают его краешек, то вновь скрывают. Попытки выйти на посадочную полосу ни к чему не приводят. Раза два или три мы проносились низко над аэродромом, но каждый раз полоса оказывается либо где-то сбоку, либо мы проходим ее под углом. Выручает Штепенко:
— Летчики, — слышу после очередной неудачи его бодрый голос, — попробуем по радиокомпасу. Сейчас включу.
— Давай. Включай.
Штурман выводит корабль в зону, которая проходит точно над бетонной полосой. Ведем корабль по стрелке радиополукомпаса и по указаниям штурмана с пологим снижением на аэродром.
— Убрать газы! — орет вдруг Штепенко.
Я этого сделать не решаюсь. Впереди сплошная мгла. Ни начала, ни конца полосы не видать. Убедившись, что вышли точно, даю полный газ, уходя еще раз на круг. Семь раз отмерь… Штепенко ворчит. Мы снова начинаем заход и благополучно опускаемся на бетон.
Теперь осталось закачать горючее и вызвать пассажиров.
Время приближалось к полудню. Солнце пекло самым немилосердным образом. Температура воздуха поднялась за 35° по Цельсию. Асфальт расплавился и прилипал к подошвам обуви. Душный воздух сушил рот и нос. По просьбе наших инженеров подъехала пожарная цистерна и время от времени обливала самолет холодной водой.
Сменили воду и в системе охлаждения двигателей.
Прибыли пассажиры, и я доложил В. М. Молотову о готовности к старту.
— Ну что ж, действуйте.
Вокруг нас, как и при встрече, снова сновали операторы и корреспонденты с аппаратами на треногах и без них, прожекторами и лампами, за которыми тянулись извивающиеся змеями провода. Все это трещало и щелкало, вспыхивало и блестело, окружая нас и провожающих плотным кольцом. Прибыл трактор-тягач и потащил корабль к линии старта. Газетный и кинолюд не отставал. Только часть крупногабаритных киноаппаратов и юпитеров осталась на месте. На ходу нам совали в руки вечные ручки и блокноты, просто клочки бумаги и денежные знаки, прося автографы.
Когда корабль остановился в начале бетонной полосы, я протиснулся к наркому и просил его ускорить нескончаемое прощание.
— Чем дольше, тем больше прогреется воздух и будет труднее стартовать.
Золотарев стоял рядом со мной и смахивал с лица пот собственной пилоткой.
— А наши моторы выдержат?
Золотарев уверенно ответил:
— Выдержат, товарищ нарком.
— Хорошо, давайте лететь, — и, приподняв шляпу, зашагал к трапу. Не дожидаясь команды, экипаж поспешил на свои места.
В обратный путь
Запущены все моторы. Впервые за всю мою летную практику пошли на взлет без предварительного опробования моторов на старте. И без этого вода в радиаторах нагрелась до 60 градусов.
Корабль, пробежав почти до конца двухкилометровую взлетную полосу, очень неохотно и тяжело оторвался от земли. Плотность воздуха ничтожно мала. Земля тянула нас, и мы дольше, чем когда-либо раньше, шли бреющим полетом, еле перетягивая через верхушки деревьев и невысокие строения вблизи аэродрома. Набрав метров двадцать высоты, пришлось снизить обороты двигателей: в радиаторах закипела вода. Маневрируем между горками и строениями, пока моторы понемногу остывают.
Минут через пять дали двигателям максимальные обороты и поднялись на 300 метров. Это уже лучше. Можно передохнуть самим, моторам — тоже.
— Штурманы! Давайте курс.
Пошли на северо-восток с набором высоты. Надо забираться повыше, чтобы не рисковать перегревом моторов. Проходим небольшую облачность. Через десяток минут она уже ниже нас. Над нами синее небо и огненный диск солнца.
Включаю автопилот. Высота — 3000. Температура наружного воздуха — 10°. Скорость по прибору 260 километров в час. Вое нормально. Остается лишь жалеть о том, что облака закрывают от нас проплывающие внизу Нью-Йорк, Филадельфию, Балтимору, Бостон и другие города американского Востока. Уже под конец полета, когда до аэродрома посадки остается по нашим расчетам не более часа, облака сгущаются и скоро встают перед нами сплошной стеной. Идем вслепую.
— Штурманы! Дайте погоду на Гандере. Что там?
— Ничего, хорошая погода, — невозмутимо отвечает Штепенко.
— А если конкретнее?
— Безоблачно, видимость 50 километров, ветер слабый.
— Откуда такие сведения?
— Из прогноза, — огорошивает меня штурман.
— Это я без вас знаю, — я начинаю «закипать». — Мне нужна фактическая погода в Гандере. Связь есть?
— В том-то и беда, что связи опять нет.
— Ну вот что, Александр Павлович, — чеканю я сухим командирским тоном, — когда по расчету времени окажемся над серединой пролива, будем спускаться ниже облаков. Ясно?
— Ясно. Там мы будем через десять минут.
Подрегулировав автопилот и убавив обороты моторам, начинаю снижение. На высоте 4500 метров попадаем в густой снегопад.
— Эй, летчики, — возмущается Штепенко, — у нас полно снегу.
— Ничего, скоро растает, — успокаиваю я, — смотри, уже идет дождь.
Чем ниже мы опускались, тем сильнее хлестал дождь. Никакой видимости, хотя идем уже под облаками. Что там внизу, облака или уже поверхность моря?
— Сальников, что вы видите? — спрашиваю кормового стрелка.
— Ничего, товарищ майор.
Спускаемся еще ниже. Высотомер показывает 1000 метров. «Хватит», — решаю про себя. Дождь прекратился, впереди на горизонте появилась светлая полоса. Там пробиваются солнечные лучи. Летим между двумя слоями облачности. Вскоре кончился верхний слой, и тепло и солнце мигом добираются до нас. Внизу появились «окна».
— Впереди по курсу — горы, — докладывает Гончаров. Все в порядке, это и есть остров Ньюфаундленд.
— Как дела со связью? — тереблю радистов.
— Молчат, — скучным голосом отвечает Борис Низовцев.
— Продолжайте вызывать, — командую я, хотя знаю, что итак все время выстукиваются соответствующие позывные.
За ключом сидит неизменный мистер Кемпбелл. Выглядывая временами в иллюминатор и видя вокруг лишь снегопад, ливневый дождь и серую муть облаков, он со страху забросил все свои коды и шифры и начал работать открытым текстом, умоляя всех сообщить «погибающему» кораблю погоду на Ньюфаундленде. Получив ответ, он еще больше расстроился, ничего не поняв в принятом им наборе латинских букв.
— Отшень хорошая погода, — разбирается в радиограмме Романов и показывает большой палец. — О кей, мистер Кемпбелл!
Как позже выяснилось, повторилось уже пройденное: канадец работал новым шифром, а аэродром — старым. В итоге ни тот, ни другой ничего не понимали… А когда мистер Кемлбелл завопил открытым текстом, на аэродроме нашли чеха, который и составил нам «отшень хорошую погоду». По случаю такого невиданного успеха мистер Кемпбелл решил подкрепиться, и его место за приемниками и передатчиками занял Муханов.