Люба покраснела от удовольствия: любят девушки, чтобы их хвалили! Петро — от горечи, стыда за свое поведение и оттого, что он вдруг, взглянув другими глазами, увидел, какая Люба некрасивая: желтые глаза, широкие ноздри, веснушки на носу и толстых щеках, гладкие и какие-то бесцветные волосы.
— А скучать ты у нас не будешь. Хочешь, за грибами сходим? У нас здесь очень много боровиков. Ты любишь собирать грибы? Я страх как люблю! Пойдем?
— А тебе ведь на работу.
— Ерунда! Говорят: «Работа не волк, в лес не убежит». Наработаюсь еще. А грибов не станет. Черт не схватит этих больных.
Она не понимала, что такими рассуждениями о работе порочит себя перед этим возвышенно настроенным и честным парнем. Он слушал ее и думал о Саше, о ее отношении к труду, о том, как она уходила на целые дни, из-за чего он, дурак, ревновал, страдал и совершил глупость. Теперь поведение Саши представлялось ему беззаветным служением делу. От этих мыслей ему стало еще стыдней за себя.
Однако Любе все же удалось уговорить его пойти за грибами, и они пробродили по лесу до трех часов дня. Грибов действительно было много. Но большую часть времени они потратили на странную игру: Петру хотелось как-нибудь оторваться от Любы, которая становилась ему все более неприятной, и походить одному, помечтать, подумать, а она ни на шаг не отставала, будто боялась, что он убежит. И он, наверное, убежал бы, если бы не портфель, который ему не дали взять с собой.
По дороге домой Люба забежала на медпункт. Вернулась немного взволнованная и сообщила:
— Передавали по радио: Гитлер напал на Польшу. Там воюют… Многие боятся, чтоб он на нас не пошел… Говорят, он хочет забрать Польшу, чтобы до нашей границы дойти.
— Что ты! Мы же только что договор заключили о ненападении и дружбе.
Сообщение о войне в Польше взволновало и Петра, но совсем по-иному: он, как и многие в его годы, жаждал героического подвига и считал, что героем можно стать только на войне. Хозяйка тревожилась больше всех — за мужа-солдата. Ей захотелось поскорей узнать, что говорят люди старшие, уважаемые, и она побежала в сельсовет. Когда они остались с глазу на глаз, Люба без девичьей застенчивости обняла Петра.
— Знаешь, Петя, я страшно боюсь, что меня возьмут в армию.
Петра покоробили ее слова. Он, как и все его друзья, считал службу в армии своим долгом и честью. Как же он мог уважать человека, который страшится долга! Люба стала ему просто ненавистна, и он только и думал о том, как бы скорей сбежать отсюда. Но странно: когда он почувствовал себя страдальцем, оскорбленным и униженным, у него хватило решимости уйти от любимого человека, а теперь ее не было: не мог он на тепло и ласку ответить неблагодарностью и грубостью даже такому человеку, который был ему неприятен. Однако и оставаться здесь он больше не мог, а потому решил убежать тайком, без объяснения.
Хозяйка вернулась успокоенная и по-прежнему приветливая, говорливая, суетилась у печки, готовя, судя по запахам, вкусный обед. Любу позвали к больному ребенку, и Петро решил этим воспользоваться. Выйти с портфелем из хаты, ничего не объясняя хозяйке, было невозможно. Он поступил иначе: незаметно сунул в портфель кепку, также незаметно открыл окно на улицу и положил на подоконник портфель. Из хаты вышел будто прогуляться. Постоял перед окном, пока хозяйка не отвернулась. Тихонько взял с подоконника портфель и, оглядываясь, как вор, шмыгнул в первый переулок. Ему повезло: без приключений он добрался до леса, вышел к Сожу и в рыбацкой лодке переправился на другой берег. Там, на лугу, он почувствовал себя в безопасности и спокойно переночевал в стогу сена.
Миновали осень и зима. Для Петра время пролетело быстро. Он опять ездил на практику, самую ответственную — преддипломную. Был он в только что освобожденной Западной Белоруссии, почти на самой границе. Там строился важный участок шоссейной дороги. Поездка была почетной — не всех туда послали, а только троих самых надежных и активных комсомольцев. В Западной Белоруссии все было необычным: люди, прожившие двадцать лет в неволе, их рассказы о борьбе, обычаи, сельские вечеринки молодежи, близость границы, за которой стояли немцы. Все это занимало его молодую, любознательную душу, делало жизнь разнообразной, богатой событиями.
В этом водовороте он подчас забывал о Саше и писал ей редко, раза два в месяц, отвечая только на ее письма. Раньше он писал почти каждый день. Вообще он стал более сдержанным в своей любви и, оправдывая себя, считал это признаком зрелости. Но скорее всего это была юношеская самоуверенность. Саша написала первая после того, как он так неожиданно и с такой обидой ушел от нее. Петро еще в Гомеле получил ее письмо, сдержанное, но ласковое, теплое. Она по-дружески примирительно просила не обращать внимания на мелочи, если только в сердце есть настоящая любовь. Он обрадовался и сразу же забыл обо всех своих обидах. Вместе с этой радостью пришло то самоуверенное спокойствие, которое часто губит самое горячее чувство.