Здравствуй, столица!
Александр Попрядухин. Часто меня спрашивают: «Почему пришел на службу в милицию?» Трудный вопрос. Ведь не скажешь, что с детства мечтал подбирать пьяных и ловить жуликов. На родине, в Сивске — брянской деревушке, я их не видел никогда. На Урале, где работал строителем, правда, довелось кое на что наглядеться. Но ведь потом была служба на заставе. Нет, определенно до поездки в Москву не думал о милиции. В столице же у меня дядя жил...
Вагон мерно покачивало. Монотонный перестук колес, степное однообразие проносившегося мимо окон пейзажа укачивали. Вдруг отяжелевшие веки сами собой слиплись. Неторопливый шепоток разговора, поднимавшийся снизу, таял, не касаясь Сашкиного уха. Ленивое, сонное поездное бездействие. Удручающее, но неизбежное. Особенно если тебя не тянет к картам, к костяшкам домино, к бутылке вина, уже не раз выставленной на стол попутчиками. Нет, уж лучше вот так просто лежать на своей полке и топить взгляд в бескрайних равнинах.
За годы службы на Кавказе он отвык от такого пейзажа. Казалось, высади его сейчас на каком-нибудь полустанке, поставь среди ковыля — и он заблудится, не найдет верного пути, потому что кругом одно и то же: степь в любую сторону до горизонта. А вот тому, что лежит справа на нижней полке, нравится. Как это он давеча сказал:
— Простор люблю, щоб на десять верст все кругом видно было. Щоб грудь дышала настоем трав. Эх, красотища какая! Жаль покидать родные места.
Попрядухин поинтересовался:
— А кто вас гонит?
Тот засмеялся:
— Так разве гонют. Выдвигают. На руководящую работу в один из областных центров на севере. И как я там буду без степи родной.
— Наверное, отказаться можно было?
— Да ты, видать, чудак, пограничник, кто же от руководящей должности отказывается.
Саше почему-то стало грустно, едва представил этого человека на том месте, что ему определили. Что сделает он для города, который заочно ему не по душе?..
Но сейчас в легкой дремоте Александр ничего не слышал, только стук колес. И ничего больше. Только мысли свои. Они, словно кольца табачного дыма, невесомо и прозрачно вились вокруг недавнего прошлого.
Служба на заставе прошла легко. Больше того, он даже привык к ней и, возможно, на предложение командования остаться на сверхсрочную ответил бы положительно, не приди письмо от матери. Она звала сына, писала:
«Не захочешь в Сивске жить, поезжай в Москву, к дяде. Все поближе будешь. Но только не оставайся на границе. Такое расстояние не для моего сердца».
Саша любил мать. И знал, что сердце у нее с надломом — беречь такое надо. Поэтому сел на поезд. Но ехать решил через Москву — надо все же узнать, что за планы строит там дядя.
Локомотив сбросил скорость. Состав нервно вздрогнул, сжался, притормозил. Где-то под самым потолком вагона хриплый голос произнес:
— Наш поезд прибывает на станцию Батайск. Стоянка поезда...
Время стоянки поезда Попрядухин не расслышал, потому что истошный вопль неожиданно заполнил все отсеки их цельнометаллического плацкартного вагона:
— Батюшки! Ограбили! Как есть! Только что басурман храпел здесь возле меня и сгинул. Помогите, люди добрые!
Машинально, повинуясь какому-то непонятному импульсу, Александр соскочил с полки. Он еще не знал, что будет делать, но был уверен в своей готовности помочь женщине.
Она причитала в последнем купе:
— Сколько лет гроши копила, по рублику, по червонцу, думала, детишкам куплю обновки в столице, себе что найду! И все, все до копеечки ирод стащил.
Женщина большими, загрубевшими от тяжелой работы кулаками растирала покрасневшее и опухшее от слез лицо. Вид ее невольно порождал жалость. Но бывшего пограничника эмоции сейчас не волновали. Нужна была информация. Точная, краткая.
— Что за ирод?
— Та сосед наш. В Армавире подсел. Ох горюшко-горе! — женщина опять начала плакать.
— Успокойтесь, пожалуйста, — вежливо попросил Попрядухин, — а то время уходит. Сейчас будет большая станция. Ищи-свищи его тогда.
— Ой, касатик, ой, правильно!
— Давно он сбежал из вагона?
— Та тильки что, в туалет, извините, отлучилась я. Возвернулась — а его нет. И чемодана моего.