— Ты сегодня сводку читал? — спрашивает Шарапов.
— Читал, — отвечает ему Тихонов, садясь к приставному столику.
— У гражданки Пачкалиной два афериста произвели дома самочинный обыск. Изъяли все ценности и деньги...
— А какое это имеет... — начал было Тихонов.
— Имеет, имеет, — полковник кивнул. — Они предъявили наше удостоверение, и было там написано: «Старшина милиции Поздняков...»
— Значит... — задумчиво начал Тихонов.
Продолжил Шарапов:
— Это значит, что вопросов у нас с тобой не убавляется, а, наоборот, только прибавляется. Мы еще до конца не разобрались со всей этой историей с отравлением, а уже получили вводную с удостоверением.
— Притом удостоверение уже задействовано!.. — заметил Тихонов.
— Я бы хотел, — отозвался полковник, — получить гарантию, что они не пустят в ход и другой похищенный предмет...
— Пока что я вам этого не гарантирую, — говорит Тихонов.
— Жаль. Однако что же мы в результате всего этого имеем? — рассуждает Шарапов. — А имеем мы человека, у которого в руках неизвестное и мощное лекарство, который хорошо знает при этом, что Поздняков носил под штатским пиджаком пистолет, а у гражданки Пачкалиной Екатерины Федоровны хранятся дома немалые ценности...
— А может, это не один человек? — спрашивает Тихонов.
— Может, — задумчиво соглашается Шарапов. — Вот я и говорю, что вопросов у нас прибавляется.
— В таком случае разрешите мне немедленно выехать к пострадавшей? — встает из-за стола Тихонов.
— Поезжай...
— Это вы ко мне... Значит, ко мне... Заходите, гостем будете... — говорит Пачкалина, открывая Тихонову дверь своей квартиры.
На вид потерпевшей лет тридцать, одета она довольно крикливо, у нее пергидрольные волосы и густо намазанное круглое лицо.
Посреди комнаты, куда она вводит Тихонова, пиршественный стол: сардины, салат, копченая колбаса, селедка, искромсанная курица, пластмассовый бидон с пивом и несколько бутылок. Пир этот предназначается мордастому парню с широченными, затянутыми в териленовый пиджак плечами.
— Здорово, — недовольно произносит он с места. — Хена меня зовут. Ты че?..
Тихонов рассматривает его с интересом.
— Ну ты че? — продолжает Гена. Он, как видно, давно и мучительно пьян. — Ты че? Вишь, друг, площадка занята... Плацкарту тебе показать? Давай чеши отсюдова... Это моя женщина. Грабки ты к ней не суй... Ну! Если ты ко мне как человек, то и я с тобой... выпью... Катька, наливай...
Тихонов, рассмеявшись, садится за стол.
— Я с тобой, Гена, пить не стану. Я инспектор уголовного розыска и пришел сюда по делу. Поэтому ты посиди десять минут тихо, чтобы мне не пришлось тебя отсюда выпроводить вообще.
Пачкалина подходит к своему Гене, поднимает его со стула и выталкивает за плюшевую занавеску.
— Сиди!.. — говорит она строго. — Тебе говорят, сиди, не долдонь! Дай с человеком поговорить... С человеком, значит...
Из-за толстого плюша доносится голос «Хены»:
— Ты че? А?! Если ты как человек, то и я могу с тобой выпить...
Пачкалина возвращается и, присев к столу, приветливо предлагает:
— А может, гражданин Тихонов, покушаете чего? И выпить имеется. Вы же после работы — можно и разговеться...
— Нет, благодарю, — нерешительно говорит Тихонов. Он освобождает место на столе и раскладывает папку с протоколами допроса. — Надо нам с вами кое-что уточнить. Вы одна живете?
— Ага. Женщина я одинокая... Одинокая, значит... — осторожно говорит Пачкалина. — Приходят ко мне, конечно, иногда мужчины молодые... Молодые, как говорится...
— Это вы все уже сообщили в отделении милиции, — прерывает ее Тихонов, листая протокол. — Давайте лучше еще раз вспомним, что именно у вас забрали преступники?
— Пришли они, значит, — опять начинает потерпевшая. — Из ОБХСС, говорят, конечно... Ценности изнимать будем... Значит, ценности... Шубу забрали каракулевую, как говорится... Новую совсем, считай, ненадеванную, значит... Два кольца, конечно, моих, два... Одно с бриллиантиком, значит, другое, считай, с камешком, с зелененьким...
— Зеленый камень — самоцвет?
— Как же, самоцвет! — вскидывается Пачкалина. — Изумруд!
— Понятно, кольцо с изумрудом. А бриллиантик какой?
— Обыкновенный, значит, бриллиантик... Конечно, два карата в ем есть...
— Ага... — улыбается Тихонов. — Деньги у вас тоже взяли?
— Сберегательных книжек, значит, предъявительских на четыре с половиной тысячи... Как говорится, три штуки...
— В каких сберкассах?
— Да не помню я, — отвечает Пачкалина. — Не помню, значит, в какую кассу клала...
— То есть как это не помните? — изумляется Тихонов. — Не помните сберкассу, в которой храните четыре с половиной тысячи?
— Говорю, не помню, значит... Там на книжке, конечно, написано было... Откуда знать, что ОБХСС этот... то есть аферисты, значит, придут... — И она пускает слезу.
— Успокойтесь, Екатерина Федоровна, — говорит Тихонов. — Тут слезами делу не поможешь... Вы кем работаете?
— Оператор я, — Пачкалина понемногу успокаивается. — В котельной, значит, в газовой...
— Так... Попросту говоря, кочегаром. Тогда объясните мне вот что... Приходят к вам якобы из милиции, производят обыск и изымают тысяч на десять ценностей. И вы — рабочий человек, честная труженица, — не говоря худого слова, все это отдаете им?..
— А что, драться мне с ними, что ли?
— Драться ни с кем не стоит, — миролюбиво говорит Тихонов. — Я к тому веду, что жулики эти и мысли не допускали, что вы живете на зарплату кочегара...
— А вы моих денег не считайте! Я по закону живу, не нарушаю!
— Вы бы вот с жуликами таким макаром разговаривали, — говорит Тихонов. — Тем более что мне удалось узнать, чьи это были деньги на книжках. А это уже немало...
— Как это, значит, понимать «чьи»?! — забулькала Пачкалина. — Мои, как говорится, мои!..
— Нет, — Тихонов покачал головой. — Это не ваши деньги, это деньги Николая Сергеевича...
— Это что же вы такое говорите, значит?.. Не знаю я никакого Николая Сергеевича, — медленно тянет Пачкалина, и на лице ее смятение.
— Ну как же не знаете? — перебивает Тихонов. — Дружок ваш старый, мужчина положительный, богатый, который ходил к вам, ходил, а потом пропал... Мне все это ваши соседи только что рассказали...
— Соседи расскажут, чего, как говорится, не было...
— Было, чего там «не было»! Так вот: вносил Николай Сергеевич свои деньги на предъявительские вклады и вам книжки отдавал. Поэтому вы и не знаете, в какие сберкассы... Так?
— Не знаю я, как говорится, ничего такого...
— Очень даже хорошо знаете. Вы мне лучше подробнее о нем расскажите. Ведь он сидит сейчас? А?
— Вона! — оторопело восклицает Пачкалина. — Да чтой-то такое вы говорите-то?..
— Послушайте, — произносит Тихонов, — мне это надоело. Я ведь могу и так его найти...
— Это как же? — оживляется Пачкалина.
— Очень просто. Дам запрос по всем местам заключения: какой Николай Сергеевич с такими-то приметами содержался в течение последних двух лет. Потом покажу фотографии вашим соседям, и все... Но у меня и так дел выше головы... Впрочем, если вы не хотите мне помочь, то... — Тихонов поднимается и убирает бумаги в папку.
— Погодите, — решается Пачкалина. — А Николай Сергеевичу, как говорится, от этого вреда не будет?
— А какой ему может быть вред, когда он осужден, ну?
— Ладно, значит, скажу... — начинает со вздохом Пачкалина. — Обоймов его фамилия. Николай Сергеич, точно... С 23-го года... Семья, как говорится, у него... Да... Но он с женой жить не хотел... Больная она... как говорится... Жениться на мне обещал... — И Пачкалина вдруг начинает плакать, искренне, горько, по-настоящему.
Из соседней комнатушки раздается заливистый храп — «Хена» так и не дождался конца разговора.
— Анна Петровна, мне кажется, вы не улавливаете, о чем я вас спрашиваю. — Тихонов беседует с Поздняковой в лаборатории.