— Вы хорошо рассмотрели предъявленное им удостоверение? — спрашивает Тихонов.
— А-шо-такоэ? Там ведь было написано: «Старшина милиции...»
— А фамилию не помните?
— Я вам честно скажу, — отвечает Понтяга, — таки не помню! Потому что когда к торгующему человеку в магазин приходят из органов, даже если он такой честный, как я, то как-то невольно начинает жбурить в животе. Казалось бы, ну, пришел к тебе человек по делу! А все же как-то неприятно...
— Вы сами попросили у него разрешения позвонить к себе домой или он вам предложил? — спрашивает Тихонов.
— Он предложил... — сказал Понтяга и, помолчав, добавил: — В том смысле, что я сам попросил.
— Нельзя ли поточнее?
— Я спросил его: «А-шо-такоэ? Что там стряслось?» Так он мне сказал, что для моих нервов будет лучше, если я все на месте узнаю. Тогда я захотел узнать, когда меня отпустят, чтобы дома не волновались. У моей жены плохое здоровье, всякие там нервы-шмервы, сердце-шмерце...
— Ну и что он сказал, когда вас отпустят?
— Он засмеялся и сказал, что, наверное, лет через семь отпустят...
— Шутник он, — говорит Тихонов недобрым голосом. — Ничего, скоро дошутится...
— А-шо-такоэ? Вы его поймаете? — спрашивает Понтяга, и вдруг лицо его кривится в мучительную гримасу боли, стыда и ненависти, и он добавляет едва слышно: — Так дай бог, чтоб он то чувствовал, когда вы его возьмете, что мне пришлось передумать, пока мы ехали до этого места...
Тихонов встает из-за стола и отходит к окну, чтобы дать потерпевшему справиться с волнением.
— У вас здесь можно курить? — спрашивает наконец Понтяга. — Вам дым не влияет?
— Да, пожалуйста, сколько угодно.
Тихонов возвращается к своему столу.
Понтяга достает сигареты и спички, но они ломаются одна за другой в его трясущихся пальцах.
— Мы остановились на вашем звонке домой, — напоминает Тихонов.
— Так я стал просить, чтобы он разрешил... Он сначала не соглашался, но я его просил, просил, ой как я просил этого бандита... Дай бог, чтобы его скорее вынесли на простынях!.. И он мне таки сказал потом: «Можете позвонить, но ничего не говорите, что вас задержали... Когда понадобится, жене сообщат». И я позвонил.
— И что же вы сказали супруге?
— Что я сказал? Я сказал: «Женя, несчастье! Не спрашивай, такое недоразумение! В общем, ОБХСС...» Тут он ударил на рычаг, и все.
— Так, понятно, — кивает Тихонов. — Что дальше было?
— Он посадил меня в машину, и мы поехали.
— Номер не запомнили?
— Номер — нет... Потом, когда мы вышли из машины, он сказал шоферу: «Не уезжай, я сейчас буду». Он привел меня в горотдел, посадил в коридоре и сказал, что меня скоро вызовут к капитану Севостьянову. И ушел. А я сидел. Я сидел четыре часа, пока один офицер — дай бог ему здоровья! — не спросил, чего я жду...
— Так, так! — говорит Тихонов. — А в это, самое время два афериста пришли к вашей жене, произвели обыск и изъяли ценностей и денег на пять тысяч рублей...
— Пропади пропадом эти деньги! — устало говорит Понтяга. — Мне сидение там дороже стоило...
— Вот повезло этому мифическому Севостьянову, — говорит Тихонов. — Фамилию запомнили, хотя и в глаза его не видели. А мошенник даже удостоверение показал, а вы его забыли...
— Так Севостьянов же мне фамилия хорошо знакомая! — оживляется Понтяга. — Меня в ОБХСС один с такой фамильицей как-то уже допрашивал.
— А по какому поводу?
— Этот Севостьянов вел дело промкомбината общества «Рыболов-спортсмен»...
— А вы какое отношение имели к этому делу? — насторожился Тихонов.
— А-шо-такоэ? Мой магазин торговал их продукцией.
— И у следствия были к вам претензии?
— Боже упаси! — Понтяга отпрянул. — Документальная ревизия и два допроса — много волнений и никаких претензий. Я себе не враг — брать «левак» у этих «рыболовов», которые под конец уже зарвались, как налетчики с Молдаванки...
— Скажите, — спрашивает Тихонов, — а какая у вас зарплата?
— Вы хотите знать, откуда у меня есть на пять тысяч ценностей? — начинает Понтяга, но тут же поправляется: — Откуда у меня б ы л о на пять тысяч... Сто тридцать рублей у меня зарплата и еще прогрессивка. Но у меня два сына, дочь, две снохи, зять — и все работают, и на кусок хлеба с маслом имеют...
— Семен Иванович, напишите мне, пожалуйста, подробно, как все это происходило. — Тихонов передает потерпевшему бумагу.
Понтяга, вздохнув, берется за перо. Тихонов набирает номер телефона — ответа очень долго нет. Наконец на том конце берут трубку.
— Простите, — говорит Тихонов, — нельзя попросить Владимира Константиновича Лыжина?
— Нету его! — решительно отвечает женский голос.
— А когда его можно застать?
— Позвоните ему на работу. Сейчас позвоните...
— Спасибо...
А Семен Иванович Понтяга тем временем заполняет своими показаниями второй лист. При этом потерпевший вздыхает, шмыгает носом и даже иногда приговаривает про себя: «А-шо-такоэ?.. Таки я не мог этого знать...»
Полковник Шарапов читает какую-то бумагу. Вот он кончил, сделал в левом верхнем углу косую размашистую роспись и сунул бумагу в коричневую панку с тисненой надписью: «На исполнение».
— Ну-с, я вас слушаю, — медленно говорит Шарапов сидящим перед ним Тихонову и Позднякову.
— Товарищ полковник, — начинает Тихонов, — материалами служебного расследования исчерпывающе доказывается, что инспектор Поздняков был отравлен неизвестным преступником с помощью сильного лекарственного препарата. В связи с этим прошу дальнейшее расследование прекратить и разрешить Позднякову приступить к исполнению обязанностей.
Полковник поднимается из-за стола, огибает его и, подойдя к окну, смотрит на улицу... И вдруг резко поворачивается к Тихонову:
— Все?
— Все...
— Отказываю! — Он возвращается на свое место, говорит значительно: — При расследовании любого криминального эпизода органы суда и следствия всегда интересуются судьбою похищенного... — Помолчав, будто невзначай, как о каком-то пустячке, спрашивает: — Чего там у тебя похитили, Андрей Филиппович?
— Пистолет «Макаров» и служебное удостоверение.
— А денег не взяли? — расспрашивает Шарапов с таким видом, будто впервые вообще услышал об этой истории.
— Никак нет! Денег не взяли...
— Много было денег с собой?
— Рубля два, — говорит Поздняков, отирая со лба пот.
— Ну, слава богу! — вздыхает с облегчением полковник. — Хоть деньги в целости остались... А вот что с пистолетом и удостоверением делать, прямо ума не приложу. У тебя, Тихонов, на этот счет никаких умных соображений не имеется?..
Тихонову остается промолчать, так как вопрос явно риторический.
— А то давай, — продолжает полковник, — расследование в отношении Позднякова прекратим, выпишу я сейчас ему записочки в оружейный склад и в управление кадров, и зашагает он отсюда гоголем, как настоящий инспектор, с пистолетом и удостоверением, а не как мокрая безоружная курица!..
— Я... я... я... никогда!.. — начинает прорываться из Позднякова, и мука невероятная написана на его лице.
Полковник стремительно приближается к инспектору:
— Давай-давай, Поздняков, скажи, что ты думаешь по этому поводу! А то молчишь! Мне ведь и неизвестно, может быть, ты считаешь, что я не прав, чиню тут над тобой, несчастным, суд и расправу, когда ты мне и слова сказать не можешь!..
— А-а-а! — с хрипом выдохнул Поздняков и обреченно махнул рукой.
Полковник возвращается за свой стол:
— На фронте войсковая часть за утерю Знамени и оружия подвергалась расформированию. Твое удостоверение, Поздняков, — это частица Красного знамени милиции, это знамя отдельной боевой единицы, название которой — сотрудник советской милиции. Властью рабочих и крестьян тебе дано это маленькое знамя и вместе с ним права, ни с чем не сравнимые. Ни с чем! Понял? И сейчас эти права преступники используют против тех, кого ты защищать должен! Под твоим знаменем и с твоим оружием в руках! И уж, прости меня великодушно, запасных знамен у меня нет и лишнего оружия не валяется...