— Сумасшедший какой-то!
— Да просто выпил на радостях солдатик...
Солдатика же мучила мысль: «Куда исчез стриженый?» Вот пограничник прыжком преодолел еще один тамбур. И тут же заметил, как какой-то человек открывает дверь, ведущую из вагона. Открывает на ходу. Человек этот был в черной рубашке. Но стриженый и с чемоданом, как говорила потерпевшая. «Значит, он!»
Попрядухин выбросил вперед руку, ухватил вора за локоть. В тот же момент дверь распахнулась и преступник провалился куда-то вниз. Ухватившись за поручень, Саша выглянул наружу.
Человек с чемоданом оказался ловким. Он точно, расчетливо спрыгнул, метнулся через соседний путь, что называется, перед самым носом встречного поезда.
Тяжело груженные вагоны головокружительно мелькали перед глазами. Их было много. Несколько десятков. И это предрешило исход происшествия в пользу злоумышленника. Когда состав прошел, его и след простыл.
Обескураженный, вконец расстроенный, возвращался Саша в свой вагон мимо пассажиров, которые поняли, что пограничник не сумасшедший и совсем не пьяный, и которые еще более недоумевали: зачем же он так стремительно бежал по узким коридорчикам? И в самом деле — зачем? Какое ему, Попрядухину, дело до плачущей женщины, до ее чемодана, до стриженого человека. Почему именно он пустился в эту погоню? Не ошибусь, если скажу, что эти вопросы задавали многие, узнавшие о случайном эпизоде в поезде. Многие, кроме самого Попрядухина. Александр просто не думал о них. Все, что произошло, было естественно, как естественно желание каждого нормального человека протянуть руку оступившемуся. В конце концов, то, что произошло, вытекало из самой природы характера Попрядухина. Характера человека, которому до всего есть дело, который не мыслит свою жизнь в обывательской заводи, для которого законом стало правило: «Мое — значит наше». Именно благодаря беспокойному характеру судьба бывшего пограничника на третьем десятке жизни круто повернулась. Он остался военным. Остался на передовой. Однако обо всем по порядку...
Случай под Батайском испортил Саше настроение на всю оставшуюся дорогу. Скучным, отсутствующим взглядом провожал он проплывающие мимо терриконы, только мельком взглянул на меловые кручи Белгородщины. Правда, вот леса за Курском, столь похожие на родные, Брянские, заставили учащеннее биться сердце. Но только на минуту. А так в ушах назойливо звучали причитания женщины. Перед глазами же маячили бритый затылок и черная рубашка человека, которого он не сумел задержать.
— Кончай дуться, хлопчик. Бис с ним, с ворюгой. Не он первый, не он последний! — Это теребит тот снизу. — Москва-матушка приглашает. Как это говорится: «Поезд прибывает в столицу нашей родины». Понял?
До обшарпанного, прокопченного временем дома в Замоскворечье добрался без особых хлопот. Легко взбежал по лестнице на нужный этаж.
Дядя, едва увидел в дверях племянника, вскочил со стула:
— Тезка, дорогой, здравствуй, вот отчудил! Ни строчки не написал и раз — в Москве. Чувствуется порода попрядухинская. Лихие люди, ну прямо первоконники!
Он грубовато обнял Сашу, крепко сжал в могучих руках. Затем отодвинул от себя и сквозь хитроватый прищур посмотрел внимательно:
— Возмужал!.. Хорош!.. Ну прямо орел!.. — Вдруг дядя засуетился: — Да что это я с разговорами! Бросай чемодан в угол, сполосни руки — да к столу скорее. Мигом что-нибудь соображу. Небось проголодался с дороги?
— Да ничего не нужно! — пытался протестовать Саша.
— Что значит не нужно! Зачем обижаешь? Или не русские мы люди?
Дядя подбежал к шкафу. Только сейчас Попрядухин обратил внимание на то, что родственник его в форме. Значит, спешит, Александр, чтобы проверить свою догадку, спросил:
— А вы со мной посидите?
— Посидеть — посижу, а насчет этого, — дядя выразительно щелкнул по шее, — ни-ни! Сам понимаешь, на службу иду. — Он помедлил немного и виновато добавил: — У меня всего-то минут пять в запасе, так что не обессудь... — Когда встали из-за стола, дядя вдруг предложил: — Ты здесь устройся и — давай к нам в отделение. Может, часок свободный выдастся, тогда все и обговорим. А то до вечера один будешь. Так как, договорились?
— Договорились.
...В тот предвечерний час в отделении было пустынно. Дежурный, устроившийся за деревянным барьером, явно скучал. Нарушителей не доставляли, посетители не шли.
С появлением молодого пограничника лицо сержанта милиции просветлело. Как-никак разговор предстоял. Дежурный быстрым движением сунул «Огонёк» в ящик стола, приосанился, взялся за ручку:
— Вы по какому делу, товарищ?
— Видать, по личному. Я к старшине Нефедову.
— Так ведь он в КПЗ, подменяет сегодня постового.
— Знаю, но дядя просил зайти.
Младший сержант улыбнулся:
— Значит, старшина вам дядей приходится?
— Точно.
— Это меняет дело. Однако подождать его малость придется.
Попрядухин же внимательно рассматривал помещение. Комнатка просторная, правда немного запущенная: на стенах потеки, кое-где отвалилась краска. По-казенному, все просто. Ничего лишнего: стол, барьер, две скамьи. В углу за дежурным — несгораемый шкаф. Висят дощечки с наклеенными на них выдержками из указов. Не думал тогда Александр, что придется ему на протяжении многих лет ежедневно приходить в эту комнату, видеть, как будет она меняться, отражая перемены в самой милиции. В тот момент он просто переводил глаза с предмета на предмет машинально, от нечего делать.
— Река в Белоруссии из пяти букв?.. — неожиданно спросил дежурный.
Попрядухин сначала не понял, а потом, догадавшись, о чем идет речь, сказал:
— А какие буквы есть?
— Вторая «е».
— Десна! — Однако это слово произнес не Саша и не младший сержант, а вошедший в комнату быстрой походкой сухощавый энергичный майор. — Загораем, Чернов? — обратился он к дежурному.
Тот смутился:
— Так вроде все спокойно, товарищ майор, вот и балуюсь кроссвордом.
— А что за посетитель у тебя? Кого ждет?
— Этот? — Чернов показал на Попрядухина. — Так ведь это племянник старшины Нефедова. По личному вопросу пришел.
— В служебное-то время.
«Вот влип, да еще дядю подвел, — подумал Саша. — Надо уходить быстрее».
Но едва он поднялся, как майор произнес:
— Не спеши, юноша, зайди-ка на минутку ко мне. — Он внимательно, с уважением посмотрел на значки солдатской доблести, украшавшие мундир Попрядухина.
Едва вошли в кабинет, майор представился:
— Равчеев Иван Григорьевич. Заместитель начальника отделения... А вас как величать?
— Попрядухин Александр Иванович, — с нарочитой солидностью ответил Саша.
— Вот что, Александр Иванович, коллеги мы с тобой. Я ведь тоже на границе служил. Фуражку эту самую, зеленую, можно сказать, до дыр занашивал. — И вновь Равчеев задал неожиданный вопрос, такая привычка у него была — стрелять вопросами: — Не на западе служил?
Саша заметил и другую особенность майора — переходить в ходе беседы с «вы» на «ты», и наоборот. Причем, чувствовалось, что для этого простого в обращении человека первое местоимение менее привычно. Размышляя над этим, Попрядухин замедлил с ответом.
Майор понял это по-своему и засмеялся:
— Что, военная тайна? — Он открыл дверцу сейфа и вынул из нее какую-то бумагу: — Вот, могу документально подтвердить, что вышел в люди из погранвойск.
Саша смутился:
— Да я и так вам верю. Только служил больше на юге...
— На юге? Тогда должен знать подполковника Мохина.
— Он служил рядом.
— Ну вот видишь, и общие знакомые есть, да ты садись поближе, разговор у нас будет.
Начинал Равчеев с обычного: как служилось, за что награды, что дальше делать думаешь?
— Комбайнер я, в колхоз на Брянщину вернусь...
— Дело. Механизаторы на селе сейчас нужны. Но вот жаль, что опыт твой пограничный пропадет... — Майор помедлил чуть-чуть, словно раздумывая, продолжать свою мысль или нет.