XV
Ваську Дегаму уже допрашивал субинспектор, бывший матрос спасательной службы Владимиров, которого товарищи из-за вечно торчавшей под усами закопченной трубки прозвали «торбой с дымом». Сам инспектор Яруш лежал в лазарете с огнестрельной раной, полученной во время недавней облавы.
Указав Ваське на некрашеный деревянный табурет, Владимиров, выпустив очередное дымовое кольцо и откашлявшись, пробасил:
— Присаживайтесь, гражданин!
— Премного благодарствую, милый! — еще более низким басом откликнулся старик.
Владимиров засмеялся:
— Да вам надо протодьяконом у патриарха Тихона быть, а не уголовно наказуемыми делами заниматься. И учтите, я вам не «милый», а гражданин субинспектор. Ясно?
— Как не ясно! — кивнул Поминов. — Но в дьяконы я, гражданин субинспектор, отродясь не собирался. А наказуемое, осмелюсь доложить, ты мне напрасно клеишь! Мало ли что в подполе хранилось, я в том домишке недавно обитаю. Все, поди, соседи подтвердят...
Владимиров вызвал дежурного и приказал доставить из камеры предварительного заключения грабителя Кылпыча, взятого по делу Шварцмана. И Кылпыч, не обращая внимания на гневные взоры старика, вновь охотно выложил все, что знал и слышал про него.
— Ай-ай, сынок! — обиженно запричитал Поминов и злобно добавил: — Задушил бы тебя, продажная твоя душа!
— Жрать, дед, захочешь, — последовал ответ, — самого себя продашь!
— Ну, как, Поминов, — пыхтя трубкой, поинтересовался Владимиров, когда Кылпыча увели, — будем признаваться или...
— В чем признаваться, гражданин субинспектор?
— В том, что ты занимался скупкой краденого... Не запрещается рассказывать и о других грехах, даже рекомендуется... Добровольное признание считается у нас смягчающим обстоятельством.
Васька, помолчав для вежливости несколько минут, со вздохом сказал:
— Давал я, гражданин субинспектор, самому себе честное-пречестное слово навсегда завязать!.. Вот так! Но попутала меня Советская власть, — и, увидев удивленное с поднятыми бровями лицо Владимирова, доверительно пояснил, — при вольной торговле, какая нынче процветает, награбленное, по-нашему, темное, легко сбывать.
— Занятно докладываешь, дед, — усмехнулся Владимиров, выбивая о край стола пепел из трубки. — Занятно... Но кто тебе велел темное скупать? Не Советская же власть? Только не суши весла.
— Стар я, гражданин субинспектор, чтобы с Советской властью в спор вступать...
— Но мне кажется...
— Кажется, гражданин субинспектор, так крестись...
— Ну, хватит, Поминов, балаганить! — погрозил Владимиров трубкой. — Будем говорить по-здравому... Не отворачивай от меня форштевень.
— Чо? — подпрыгнул на табурете Васька.
— Физию, говорю, не отворачивай... Так кто это к тебе заглядывал, когда наши с твоей мастерской знакомились?
— Стреляй меня, гражданин субинспектор, пытай меня: не ведаю, не знаю.
— Сомневаюсь.
— Не сомневайся, не вру. Самому, пойми, прелюбопытно.
— Может, ждал кого?
— Кроме той продажной собаки, что здесь раскололся, никого, гражданин субинспектор, не ждал.
— Вспомни, вспомни.
— Родителями покойными клянусь...
Неожиданно распахнулась дверь, и в кабинет вбежал растерянный Борис Котов.
— Звонили из лазарета! — не обращая внимания на Ваську Дегаму, выпалил он. — Яруш скончался...
Побелевший Владимиров прекратил допрос и велел увести старика.
— До скорого свиданьица! — поклонился на пороге Васька. — Искренне соболезную.
Дежурный милиционер, не получив указаний, по собственной инициативе повел старика в общую камеру.
Обитатели этой камеры потом рассказывали, как старик кинулся на Кылпыча и вцепился ему в горло. Кылпыч, почувствовав, что с ним не шутят, отчаянно хватил деда кулаком в висок, тот и «отдал богу душу».
XVI
Редкие сутки в городе не случалось магазинных, квартирных краж или уличных грабежей. Совершались и убийства. Трудной, опасной считалась работа в уголовном розыске. И если бы для нее требовались лишь храбрость и умение владеть оружием, тогда Никифоров мог быть спокойным за подчиненных. Но, кроме храбрости, в тревожных буднях тысяча девятьсот двадцать третьего года нужны были еще выдержка, упорство, опыт, знание преступного мира.
Никифоров на другой день после похорон инспектора Яруша созвал сотрудников.
Егор Иванович осторожно кашлял в кулак и думал: «Почему это во время вчерашнего разговора «сам» ни разу не повысил голос. Неспроста, наверно».
А «сам», высокий плечистый мужчина, хмуро следя, как рассаживаются вошедшие, молча завертывал «козью ножку» и, по-видимому, не торопился открывать совещание. Утром начальник губернской милиции Каменцев сообщил ему, что многие владельцы магазинов вывешивают в витринах объявления, в которых просят «уважаемых граждан воров не беспокоиться, так как на ночь товары прячутся».