«И все же я схожу к ней», — подумал сейчас Кесарев.
Наташа вытерла тряпкой чемодан, на котором осела пыль. Она спокойно делала свое дело, но он-то видел, чего это стоило ей.
— Муж-то кто у нее? Рыбак, да?
— Штурман сейнера...
Она усмехнулась:
— Старая история. Муж на промысле, а жена скучает... А дети у нее есть?
— Нет...
— Я так и знала...
Наташа была очень ревнивой. Пять лет назад, когда Сергей женился, он сказал ей, что дружил с Верой, ездил с ней в отпуск к матери. «А чего ты не женился на ней?» — спросила тогда Наташа. Он ответил: «Она какая-то шальная...»
— Ты все еще любишь ее? — спросила Наташа. Она стояла рядом, и он видел, как мелко вздрагивали ее черные брови.
Кесарев вдруг рассмеялся, лицо его покраснело.
— Ты что? Эх, глупышка ты... — Он ласково прижал ее к себе, поцеловал в щеку. — У нас ведь с тобой сын растет... А ты все ревнуешь? Странно, Наташенька, весьма странно.
«Может, и странно, но я-то вижу, как загорелись у тебя глаза», — мысленно сказала она мужу. Он оделся, взял чемоданчик.
— Береги себя, слышишь?.. — тихо сказала она, уткнувшись носом в его щеку.
У двери он поцеловал ее.
— Я скоро...
Катер сиротливо стоял у причала, и когда Кесарев спрыгнул на палубу, из рубки вышли двое — рулевой, усатый, крупноплечий рыбак, в черном плаще и зюйдвестке, и мужчина лет сорока пяти, и тоже в плаще.
— Вы минер? — спросил он, глядя Кесареву в лицо.
— Да. А вы?
— Я из порта, штурман. Мне поручено доставить вас в бухту Заозерную. Пойдем вдоль берега, а то море расходилось. Пантелей, — крикнул он рулевому, — отходи...
Дизель гулко застучал, и катер прытко побежал по темной воде.
— Хотите сигарету? — предложил штурман, кутаясь в плащ от дождя.
— Я не курящий, — сухо отозвался Кесарев.
Штурман, попыхивая сигаретой, как бы вскользь обронил:
— Война давно ушла в прошлое, а мины все еще попадаются... Вытащили ее вместе с якорем, обросла ракушкой, веет от нее смертью. Кровь в жилах стынет, когда глядишь на нее...
— Преувеличиваете, — усмехнулся Кесарев.
— А вы их не боитесь?
— Разоружать мины — моя профессия...
— А как вы это делаете?
— Очень просто, — Кесарев заулыбался. — Значит, так, я подхожу к мине и спрашиваю: «Ну, что, голубушка, наплавалась?» В ответ она шипит: «Да, мой дорогой, устала я, волны бросали, ракушкой обросла, хоть и повидала я белый свет, но не мил он мне, все одна и одна. И ночью волны меня качают, и днем. И никак я не могу найти покоя. Может ты мне поможешь?» Конечно, помогу. «Выну из тебя сердце».
— Сердце? — прервал его штурман. — Разве у мины есть оно?
— Есть, дорогой товарищ. Запал и есть сердце. Рванет так, что самый лучший хирург не соберет тебя по чертежам. Так вот, — продолжал Кесарев, — вынимаю я запал, и мина не страшна. А иногда она, костлявая, и поцеловать может, да так, что потом всю жизнь щечки будут гореть от ее поцелуя...
Долго молчали. Наконец штурман как бы в раздумье сказал:
— Ну, брат, твое дело горячее и обжечь может.
Штурман, загасив сигарету, ушел куда-то в кубрик, а Кесарев стоял рядом с рулевым и задумчиво смотрел вперед — по носу катера. Море — темное, настороженное, берег тоже темный, загадочный, когда рулевой включал прожектор, его кинжальные лучи вонзились в гривастые волны и дробились на воде.
— О чем вы задумались? — спросил его рулевой.
— О доле своей, — усмехнулся Кесарев. — Вот ты, Пантелей, рулевой, а я минер. Разные мы люди, а плаваем на одном море. Что это — доля? И горько нам бывает порой, а мы не уходим от моря. Что, станешь возражать?
— Ваша профессия рисковая, — улыбнулся парень в усы. — А моя что — держи руль покрепче, и порядок.