Глаза матери снова наполнились слезами. Отец тяжело вздохнул — его вздох напоминал скорее приглушенный стон — и поднялся. Затем он подошел к окну и, скрываясь в тени стены, внимательно оглядел пустой двор, ворота, улицу, соседние дома.
— Флоаре, ты думаешь, что я сбежал от страха? Да, там я все равно погиб бы от пули: или в бою или по приговору военного трибунала…
Не поворачиваясь, он продолжал:
— Но не поэтому я убежал… ты меня знаешь! Если б мне было страшно, я убежал бы еще в первые дни войны…
Он на мгновение замолчал и уже более мягким голосом продолжал:
— Люди гибнут напрасно, Флоаре!.. Там, на фронте, мы не найдем справедливости. Нет! Она здесь, у нас в селе, ее надо вырвать из рук Франгопола и других вроде Боблетов и Мэдэраке!.. С ними надо бороться и свернуть им шею!
— Кристаке! — испуганно вскрикнула мама и уже шепотом взволнованно прибавила: — Ты же бунтовщик, Кристаке!
Отец спокойно отошел от окна, взял ее за руку и снова сел на кровать. В доме на некоторое время наступила тишина. Я недоумевал, почему возмущается мама, когда отец говорит о том, что нужно свернуть шею Франгополу? Но я не понимал, почему отец стал так ненавидеть Боблете. Ведь Рябая хорошо относилась к нам… Вот Франгопол, это другое дело! Он помещик…
Я хотел сказать отцу, что надо бы еще придушить и управляющего Голя… Потом я подумал, почему, например, Боблете и Мэдэраке живут гораздо лучше нас. Меня оторвал от этих мыслей отец: почуяв запах хлеба, он неуверенно прошептал:
— Флоаре… кажется, пахнет свежим хлебом!
Мама протянула руку к изголовью кровати, вытащила оттуда половину каравая, которую я получил от Рябой. Она не стала говорить отцу, откуда этот хлеб, боясь, как бы он не вспылил опять, и сказала только:
— Бери… это нам дали!
Отец взял хлеб и жадно начал есть, откусывая большими кусками.
— Давно я не ел мягкого хлеба! — проговорил он. И вдруг, словно застыдившись чего-то, он перестал есть и отдал оставшийся кусок хлеба матери.
— Лучше оставь детям!
Мы с мамой стали отказываться, уговаривая его есть все, но так и не смогли заставить его прикоснуться к хлебу. Вдруг он вспомнил о чем-то и озабоченно спросил маму:
— Сколько ты получишь зерна от Франгопола?
— Не знаю, — уклончиво ответила мать. — После молотьбы видно будет.
— Не получим ни зернышка, папа, — выпалил я. — Сюда приходил Голя и сказал нам… Говорит, почему матери нет на жатве?!
Лицо отца сразу же потемнело, как в ту минуту, когда он стоял у окна; в нем опять вспыхнула ненависть. Он повернул свое заросшее лицо к матери и вопросительно посмотрел на нее. Увидев, что мать молчит, отец понял, что это правда. Он быстро встал и, сердито ругаясь, тяжело, словно разъяренный медведь, заходил по комнате.
— И в то лето, папа, он нам ничего не дал! — крикнул я из-под одеяла, — И все из-за того, что мама была больна!
— О дьяволы! — со злостью выругался отец.
Но вдруг он остановился и повернулся к окну. Снаружи залаяли соседские собаки. Я встал, тоже взглянул в окно и увидел Пыржола, бросившегося через двор на улицу. Отец посмотрел на нас. Осторожно, словно вор, он открыл дверь и тихонько вышел в сени… Мама пошла за ним, а я остался у окна, не опуская глаз с дороги. Через мгновение я услышал, как в сенях стукнула дверь. Но во двор вышла только мать. Она, боязливо озираясь по сторонам, направилась к воротам. При свете луны во дворе было светло как днем. Мама остановилась у ворот, прислушиваясь к лаю собак. Потом она кивнула отцу, тот проскользнул в дверь и скрылся в тени забора. Затем я увидел его уже в глубине ограды; он бежал, согнувшись, к акациям, темными силуэтами возвышавшимся у изгороди дома тети Лины…
Мать, еще немного постояв во дворе, вернулась. Она, видно, не могла забыть разговора с отцом, его мятежные мысли пугали ее. Потом заперла дверь и, вздыхая, встала на колени перед иконой. Сделав несколько поклонов, она подняла взгляд на икону и прошептала:
— Защити его, матерь божия!
До полуночи мы не могли сомкнуть глаз. Мать все время приглушенно плакала, то молясь за отца, то проклиная нашу жизнь. А я жалел, что не успел сказать о том, как ударил меня хлыстом Голя. Я тешил себя мыслью, что отец не решится уйти далеко от нас и когда-нибудь ночью снова придет домой… Тогда я ему все и расскажу. В этот момент послышался лай собак. Он постепенно усиливался, разносясь по всему селу; затем раздались крики людей. По улице, гремя ведрами, с вилами в руках бежали люди.
— По-жа-ар! — надрываясь, кричал кто-то.
К нам в окно постучала тетя Лина и позвала маму во двор. Вышел и я. По ту сторону села, у пастбища, полыхало в ночи огромное пламя. При лунном свете было видно, как к небу взвивались клубы дыма и летел черный пепел. Яркие языки огня поднимались вверх, пробивая тучи дыма и сажи.