Выбрать главу

— Факты! — крикнул он, едва владея собой. — Приведите факты. Опровергайте обвинение более вескими фактами. Докажите его необоснованность. Не то я лишу вас слова.

Я запротестовал, настаивая на своем законном праве защищать своего подсудимого так, как считал правильным.

— Факты! — снова крикнул мне в ответ Николау, угрожающе подняв палец. — Опровергайте фактами!

Я понял, что довел его своим выступлением до грани отчаяния. Мужество Николау было поколеблено. Он явно переоценил свои силы, свою способность не поддаваться чувствам, раздиравшим его сердце. И он боялся сейчас, что не сможет скрыть терзавшую его муку, не сможет сохранить самообладание и вести заседание так, как он считал нужным, как если бы Алексе не был дорогим для него человеком, мужем его дочери, отцом его внуков.

«Тем лучше», — подумал я и решил ударить по нему еще сильней, не дать ему опомниться, оглянуться… Я набросал перед ним весь жизненный путь Алексе… Как он рос сиротой среди чужих людей, потеряв на войне родителей… Как скитался с одиннадцати лет босой по стране, с торбой на палке, где лежали несколько книг и кусок мамалыги… Как попал в ученики к сапожнику… Как поступил наконец в военную школу, обеспечившую ему стипендию. Рассказал, как в течение тринадцати лет работал он начальником отдела личного состава… Как стал офицером полка, которым командовал он, Николау…

— Довольно! — крикнул генерал. — Я вас лишаю слова!

Алексе, раздавленный тяжестью выдвинутого против него обвинения, покорно и безнадежно следивший до того за прениями сторон, не выдержал тут и разрыдался. Но генерал бросил на него холодный взгляд, и этого было достаточно, чтобы он мгновенно смолк, продолжая только судорожно всхлипывать, так что стул заметно дрожал под ним… Мне так и не удалось напомнить генералу, каким замечательным боевым товарищем был Алексе, как он спас мне жизнь в Оарбе на Муреше, как мужественно вел о «себя в боях в Турде, Апахиде, Каре, Ньиредьхазе и Салготарижане…

— Вы нам больше не нужны, — обратился Николау ко мне и к Катанэ. — Капитан Алексе выберет себе другого защитника.

Я пытался протестовать. Ведь я еще не досказал всего, что хотел. Не доказал, что такой человек, как Алексе, не мог быть предателем… Но генерал не разрешил мне дольше оставаться в дивизии и приказал нам с Катанэ немедленно вернуться в свои части — через час должно было начаться наступление.

Всю обратную дорогу Ромулус Катанэ поносил меня как только мог. Недоставало того, чтобы и меня он признал виновным в измене как соучастника Алексе. Но мысли мои были далеко, я его почти не слышал. Я скорбел, что в спешке отъезда не пожал руку моему другу. Ведь, возможно, я видел его сегодня в последний раз… Сердце мое разрывалось от боли… И все же я не переставал еще тешить себя надеждой. Мне казалось, что я сумел поколебать решимость генерала Николау, что, кто бы ни был моим преемником на заседании трибунала следующей ночью, ему удастся добиться отсрочки смертного приговора. Я не учел только одного: этого можно было ожидать от любого другого человека, только не от генерала Николау. Тем более, что Алексе был его зятем.

Панделе остановился и сунул руку в карман за сигаретами. Но извлек только пустую пачку и стал нервно мять ее. Он зажег зажигалку и поднес ее сначала к тонкому, точеному лицу майора, потом к хмурому смуглому лицу сержанта. Оба его спутника, очевидно, уже знали историю Алексе и сейчас дремали, откинувшись на спинку дивана. Сержант держал при этом автомат между коленями, обернув широкий черный ремень вокруг кулака. Панделе встал, подошел к окну и несколько мгновений постоял перед ним с руками, засунутыми в карманы брюк. Он заслонил собою свет, и в купе стало еще темней. За окном проносились ночные тени и, громоздясь, оставались позади. Панделе осторожно опустил стекло. В купе ворвался холодный свежий воздух. Поезд шел мимо полей, и до нас донесся запах свежевспаханной земли, пробивающихся трав, набухших почек…

— Весна, — печально вздохнул Панделе и поспешил закрыть окно, словно страшась этого зрелища возрождающейся природы. И я вдруг почувствовал, что он страстно любит жизнь и для него мучительна мысль, что она может скоро оборваться и он не будет больше иметь возможности наслаждаться ее красотой. Он стал беспокойно ходить по купе, тяжело ступая: один — два шага в одну сторону, один-два — в другую. Тут только полковник заметил, что у него нет сигарет, и протянул ему свой кисет с табаком.