Я предложил ему поесть, но он отказался, упрямо качая головой. Попросил только пить. Пил долго, жадно. Потом я выслушал его короткую повесть о себе. Он был произведен в офицеры и отправлен на фронт досрочно. Его, как сотни и тысячи других подростков, Гитлер безжалостно бросил в бой, не дождавшись призывного возраста…
Мне пришлось таскать молодого офицерика с собой. Я не имел возможности выделить бойца на конвой одного пленного. Но я не мог и бросить его посреди дороги. Оставалось ждать следующей партии пленных, к которой я мог бы присоединить его и отправить в тыл.
Но развернувшиеся вскоре события заставили меня забыть об офицерике-подростке. Скоро мы нагнали немецкую колонну — остатки батальона альпийских стрелков. Они двигались по шоссе довольно медленно, плотным, сомкнутым строем. Некоторое время мы следовали за ними на расстоянии нескольких сотен метров. Их нельзя было так просто атаковать. Отряд был слишком хорошо вооружен. Впереди ехала вереница повозок с установленными по бокам пулеметами, позади четыре пары быков тащили танк с дулом орудия, обращенным к нам. «Эти будут сопротивляться, — подумал я. — Не остановились же они перед тем, чтобы сбросить под откос танки и автомашины, когда у них кончился бензин…»
Я проехал вперед к дозору, чтобы следить в бинокль за каждым движением колонны. Оставив коней в кустарнике, мы стали крадучись следовать за немцами, перебегая от куста к кусту, застывая на месте, когда они замедляли шаг, переходя на бег, когда позади быков начинал тарахтеть танк. «Ничего не скажешь, — продолжал я размышлять про себя. — Умно придумано. Захватить с собой целый дот! И будут тащить его так, пока не почувствуют себя в безопасности. И все же они дураки! — усмехнулся я про себя. — Где найдут они теперь эту безопасность? Нет ее сейчас даже в сердце Германии, ни в имперской канцелярии, ни под куполом разрушенного рейхстага, где уже неделю развевается красный советский флаг, ни на Эльбе, где русские встретились с американцами…»
Я решил, что самым разумным будет держаться сейчас от них на известном расстоянии, чтобы они нас не заметили. А, дождавшись ночи, когда они остановятся на привал, напасть на них внезапно, захватив врасплох. Но как решиться на ночной бой с девятнадцатью бойцами! Атаковать колонну, вооруженную до зубов, экипированную, словно она только что отправлялась на фронт? К тому же, это были фанатики, люди, которые не остановились бы ни перед чем. «Неужели они не понимают, что дело их проиграно? На что они надеются? Разве они в состоянии добиться того, чего не смог добиться Гитлер за пять лет войны, имея в своем распоряжении огромнейшую армию? Да, все это так, но ты-то, что ты намерен делать?» — мысленно спрашивал я себя.
Так осторожно двигались мы за гитлеровцами в течение целых двух часов, дрожа от напряжения, мучительно ища выхода из создавшейся ситуации. Наконец мне показалось, что я нашел его. Почему бы не попытаться нам молниеносно ударить немцам во фланг с какого-нибудь холма в то время, как они будут проходить по узкой дороге, где путь в другую сторону будет им отрезан пропастью, на дне которой ревел горный поток?
Сказано — сделано. Наши пулеметы ударили сверху во фланг так неожиданно, что гитлеровцы не смогли даже спрыгнуть в канавы и спрятаться. В замешательстве они сгрудились на краю пропасти за камнями.
Все же нам пришлось выпустить по нескольку лент из каждого пулемета, прежде чем они осознали, что путей спасения для них нет. Те, кто пытались взобраться на танк, к пушке, остались лежать на его броне — два наших пулемета непрерывно стреляли по его башне. Под таким же прицельным огнем держали мы все время и повозки с пулеметами. Кое-кто, обезумев, прыгнул в пропасть, другие бросились в канаву, заползали под повозки. Некоторым удалось скрыться в лесу по ту сторону реки, но большинству пришлось сложить оружие.