— А ну, поскорее собирайте мирабель, пока я свиней не выпустила.
Но в тот день, о котором мне хочется рассказать, когда мы с Никулае, как обычно, остановились возле ворот Рябой, она вышла к нам из дому и вывела нас за калитку.
— Те-е-тя Иоанэ, — как можно жалобнее проговорил я, — мама просила, чтобы ты нам мирабели дала, у нас ее в этом году совсем нет!
— Петре, — шепотом заговорила Рябая, — идите домой… да быстренько, чтоб дядя Думитру вас не заметил: он еще не выезжал в поле. Я вас после позову.
Напуганный словами Рябой, я бросился бегом через дорогу, таща за собой Никулае. Я знал, что Боблете не любил давать что-нибудь даром, и поэтому его жена боялась пускать нас в свой сад при нем. Только Пыржол в недоумении остался стоять перед воротами. Он, по обыкновению, ждал, что мы войдем во двор Боблете, бросимся в сад и, счастливые, примемся собирать опавшую мирабель.
— Пыржол! — позвал я собаку, когда добежал до нашего двора. — Иди сюда!
Я боялся, как бы Боблете не увидел собаку и не побил ее. Однажды он запустил вилами в поросенка тети Лины, когда тот пролез под плетнем и забрался к ним во двор. Как только Пыржол вернулся, я закрыл калитку и мы спрятались за забором. Мы сидели там целый час, пока наконец из ворот не выехала телега Боблете.
Не дожидаясь, пока осядет поднятая телегой пыль, мы снова подошли к дому Рябой. Она уже ждала нас. Пыржол остался у придорожной канавы, предпочитая не связываться с собаками Боблете. На этот раз Рябая повела нас на задворки под навес и усадила, чего не случалось раньше, на низенькие, круглые, с тремя ножками стулья. Потом она принесла корзиночку, полную свежей желто-красной мирабели, среди которой не было ни одной подгнившей ягоды, какие мы обычно собирали с земли.
— Это я вам приготовила, — сказала она, протягивая нам корзинку. — Они прямо с дерева!
Не веря своим глазам, я взял корзиночку, встал и потянул Никулае за рукав, собираясь уходить…
— Постойте, — вдруг остановила нас Рябая.
Мы снова сели. Никулае не мог больше ждать и начал потихоньку есть оставшуюся у него мамалыгу, время от времени таская из корзинки по одной ягодке. Когда ему попадалась очень кислая ягода, он морщился, закрывая глаза, но все же продолжал есть. Косточки он выплевывал на землю, и вскоре к нему со всего двора сбежались гусята. Рябая тем временем присела около меня и начала расспрашивать:
— Ну, Петре, что слышно о твоем отце?
— Как что? — пожал я плечами, удивленный ее вопросом. — На войне он, в России.
— А давно он вам не пишет?
— Да, давненько, — ответил я задумчиво. — С самой весны!
— Ну, а мать что говорит? — нетерпеливо спросила Рябая.
— Плачет… говорит, что, может, он погиб, как дядя Стате у тети Лины…
— А что же он писал вам в последнем письме? — допытывалась она.
Зная все отцовские письма наизусть, так как мама заставляла меня читать их раз по двадцать, я уставился глазами в землю и голосом, дрожащим от нахлынувших воспоминаний об отце, начал:
— «Дорогая Флоаре и бесценные мои детки! Я хочу, чтобы это мое письмо застало вас в самые счастливые мгновения вашей жизни…»
Дальше я не мог говорить, к горлу подкатил комок, дыхание перехватило, и я расплакался. Рябая нежно погладила меня по голове:
— Не плачь, не надо, ты же большой мальчик… Ну говори, дальше что? — спросила она ласковым голосом.
Я вдруг подумал, к чему бы это Рябая заинтересовалась тем, о чем пишет нам отец. И мне стало как-то страшно. Я поднялся, взял Никулае за руку и хотел было уйти, оставив корзинку с мирабелью, но Рябая задержала меня и отдала мне ягоды. Она проводила нас до ворот, где нас нетерпеливо поджидал Пыржол. Здесь она снова спросила меня о письме.
— «У меня разрывается сердце, — перескочил я на конец письма, — так как знаю, что у вас нечего есть и вам некому помочь. Молите бога, чтобы я вернулся… Теперь я знаю, что мне делать!»
Рябая задумалась, по лицу ее пробежала какая-то хмурая тень. Словно чего-то опасаясь, она внимательно посмотрела на наш покосившийся, готовый вот-вот рухнуть дом. Я взял за руку Никулае и незаметно ушел.
Вечером я положил оставшуюся мирабель в котелок с водой и сварил ее. Когда пришла мать, усталая, согнувшаяся от тяжелой работы на полях Франгопола, покрытая с ног до головы слоем пыли, я бросился ей навстречу:
— Мам, я оставил тебе мирабели. Я сварил ее… Нужно только положить туда мамалыги — и суп будет готов!
Мы уселись за стол на маленькой терраске и принялись уже в темноте есть суп из мирабели с холодной мамалыгой. И тут я рассказал маме, как меня расспрашивала Рябая об отце. Мама сразу же отложила ложку и испуганно повернулась ко мне.