— Вроде никого, — прохрипел он и тут же тряхнул бороденкой, забормотал испуганно: — Осподи, осподи, мать моя, гля-а-а…
Он ссутулился и пригнулся, вглядываясь в темневшее на земле тело, и держал лампу на отлете, как гранату или шашку.
— Кто там есть? — с тревогой спросил тенорок.
Дверь раздвинулась шире, и с крыльца, осторожничая, спустился упитанный короткий человечек в пижаме с кантами и махровом халате. Седая бородка клинышком, пенсне над рачьими глазами и в особенности ночной колпак — это был явный немчик, и, если б не табличка, можно было б добавить: типичный немец лекарь, которых рисовали несколько лет назад в «Сатириконе».
— Никак помер, — прошептал Николай и ковырнул узловатым мизинцем щеку лежащего человека. Потом потрогал веко, перекрестился.
— Помер.
Плотный старичок тоже перекрестился и приблизился семенящими шажками. Присел, взял у дворника лампу и с внимательностью оглядел лицо.
— Выбрал место, где ему ложиться умирать, — бормотал он. — Мой дом не такое место. Это будет осложнение, нехорошо… Николай!
Макс Иванович выпрямился.
— Чево?.. — угрюмо отозвался после некоторой паузы дворник в предчувствии неприятного поручения.
— Отнеси этого… — Гюнтер прокашлялся, — подальше от моего дома. Положи его там, где хозяева рано проснутся. Поторопись, покуда люди на улице отсутствуют.
— Волоком, што ль?.. — сердито захрипел Николай, но, махнув рукой в отчаянности, подхватил под мышки труп и, приподняв его на аршин от земли, поволок вдоль квартала в сторону площади. Наган выпал. Дворник матюкнулся, подобрал оружие, сунул мертвому за пазуху и, изменив маршрут, потащил его через улицу.
Макс Иванович подождал у крыльца возвращения Николая и распорядился спокойным голосом:
— Сегодня ты должен очень рано подметать, понятно?
— Чай, не дурной, — огрызнулся дворник и сокрушенно оглядел темный от крови рукав бязевой рубахи.
— Одежку, Макс Иваныч, сменить ба…
— Идем, Николай, идем! — Кисточка на колпачке благожелательно дернулась. — Я сейчас выдам тебе новую одежду.
…Через час, выйдя с метлой на крыльцо, дворник Николай заметил силуэт мужчины, воровато метнувшегося от дороги к дому Минаевых. Это им дворник подбросил мертвяка.
Николай удовлетворенно клекотнул: догадался, что Минаевы оттащили труп подальше.
Никто из обитателей Соборной улицы не желал отвечать на назойливые, а главное, небезопасные вопросы «угро» или «чеки».
2
Расследование убийства на перекрестке возле губчека было поручено сотруднику особых поручений Михаилу Ягунину. Хотя Михаил был ровесником уполномоченному Кузьмину, чекистом он был против него менее опытным. Меньше месяца назад пришел он в ЧК из Красной Армии, вернее, из госпиталя, где провалялся больше полугода после польского похода. Панская пуля, пройдя через легкое, совсем было отправила красноармейца Ягунина на тот свет. Выздоравливал он трудно, рана не хотела заживать. Когда же здоровье пошло на лад, Михаил, как бы насмехаясь над судьбой, схватил двустороннее воспаление легких.
Удивив госпитальных врачей, Ягунин, однако, выжил, хотя исхудал, стал сутулиться и частенько с надрывом кашлял.
Этот невысокий, курносенький паренек с толстыми губами и светлым чубом был единственным в Самгубчека обладателем черной кожаной куртки. Ни уполномоченные, ни начальники отделов, ни сам председатель товарищ Вирн — о рядовых сотрудниках и говорить не стоило — не имели традиционных, ставших почти символическими, кожаных курток, поскольку в конце прошлого года приказом по Самарскому губчека всему наличному персоналу было предписано «сдать кожаное обмундирование для направления красноармейцам на фронт». У Ягунина же кожанка появилась нынешней весной — ее подарил Михаилу питерский чекист, которому отрезали в госпитале ногу. Теперь Ягунин был щеголем среди чекистов и не раз уже отклонял предложения сменять ее, хотя вещи предлагали взамен отменные: новенькие английские не дошедшие до Врангеля ботинки с толстой подметкой, маузер в полированной деревянной кобуре с неясной монограммой и к нему в придачу подбитая ватой шинель.
Несмотря на сухое и ясное утро, которое предвещало, что и день нынче будет точно такой же, как вчера, как позавчера и как уже подряд третий месяц — без капли дождя, знойный и пыльный, — на Михаиле была надета кожанка. Товарищам, которые подначивали на этот счет, Ягунин объяснял свое несезонное пристрастие к ней боязнью застудить легкие. Каждый сквознячок был для них опасен. Это была чистая правда, но не вся: у Ягунина просто-напросто не было приличной рубахи, а давно побелевшая гимнастерка расползалась на спине и плечах Михаила и чинить ее было бесполезно. Все-таки он ее чинил ежевечерне, шепотом ругаясь и чуть не плача от ярости. Приходилось быть щеголем поневоле, потеть, но терпеть.