Соколовский обернулся.
К ним через все поле приближалась группа немцев. Впереди, сунув небрежно руки в карманы, шагал Кирилл. Казалось, что он, именно он ведет за собой немцев - обер-лейтенанта Хейнца, Цобеля, автоматчиков и тучного доктора Майера, памятного Соколовскому, странного больничного посетителя Глеба Ивановича Кондратенко. Доктору трудно было поспеть за всеми, и он заметно отставал. Мятвос шел деловой походкой, чуть наклонившись вперед, он был бос, в истерзанных, словно их рвали овчарки, штанах. Рубахи на нем не было - тело поражало худобой. Лицо Кирилла еще больше почернело: толстогубый, темнолицый, с кожей, туго обтянувшей лоб, подбородок и скулы, он напоминал негра. Кирилл улыбался редкозубой, не то застенчивой, не то нахальной улыбкой.
Когда он был уже в десяти шагах от товарищей, Хейнц скомандовал:
- Стой!
Кирилл не послушался - он шел вперед приподняв плечи, словно чувствуя направленный в спину пистолет.
- Стой! Собака!… -закричал Хейнц.
- А-а! Иди ты! - Кирилл выругался. Он не прятал злорадства, черной, бесшабашной удали, будто хотел только, чтобы ею прониклись и другие. - Хрен он мне теперь сделает! Больше раза не убьет! - Но зрачки его возбужденно вздрагивали - видно, и ему не просто было идти не оборачиваясь на крики. - Не вышло, - объявил он парням, - взяли меня, сволочи. Не серчайте, ребята.
Кирилл махнул рукой: мол, пропади все оно пропадом! Прежде чем его по приказу Хейнца схватили и поволокли солдаты, он с поразительной отчетливостью увидел перед собой всех товарищей, каждого в отдельности, и, задержась на Седом, сказал строго:
- Будь человеком, слышь, Седой! Тебе говорю: не дрожи ты. Не гнись перед ними.
Седой молчал.
Все услышали, как свистяще-тяжело дышит подоспевший немецкий доктор.
- Господин Цобель! - Соколовский бросился к рыжему. - Верните его в команду. Он нужен нам, без него мы толком не сыграем. Объясните им.
- Какой точно место он держал в поле? - спросил Цобель.
- В нападении, господин Цобель, - обнадежился Соколовский. - И в нападении, и в защите. Правый хавбек.
- Мы будем держать точный порядок! - Цобель криво улыбнулся и стал отмеривать шагами расстояние до того места, где к началу игры полагалось располагаться правому полусреднему. Солдат воткнул флажок в землю там, где остановился Цобель.
- Есть приказ коменданта, - сказал Цобель. - Он, как это говорят?… Tod! Немножно не живой на этот свет.
- Мы не станем играть без него! - закричал Дугин. - Не будем!
- О, это не надо сказать громко, - попросил Цобель незлобиво. - Это плохой слово… Саботаж! Саботаж! Тогда все tod!
Кирилла вели к флажку. Он шел твердо, не покачиваясь, как обычно, руки снова вдвинуты в карманы. У флажка он остановился и снова повернулся к товарищам.
- Ему оказан честь, - сказал Цобель торжественно. - Tod im Stadion! Alles in Ordnung, ich habe den Arzt geholt[31].
И Соколовский с пронзительной ясностью понял, что Цобель - тупица, кретин, самовлюбленное ничтожество, - он трудился до седьмого пота, организуя эту казнь согласно своим представлениям о чести и человеческом достоинстве.
- Товарищи! Прощайте! - крикнул Кирилл. - Ни черта они с нами не сделают! - Облегчая душу, он яростно выругался и крикнул: - Стреляйте!…
Когда ударила очередь, Кирилл странно подпрыгнул, дернулся всем телом, будто залп на миг оторвал его от земли, и упал головой вперед, разметав руки.
К нему двинулся доктор Майер, гневно притопывая ногой и думая, что все это - варварство, преступная жестокость, за которую придется отвечать нации, и дай господь, чтобы именно его, доктора Майера, не было в живых, когда настанет этот судный день на земле. Человек, лежащий на траве, был безразличен доктору, но принципы, принципы, принципы - вот что было глубоко задето в нем.
17
С гибелью матроса в команде образовалась брешь. Они потеряли хорошего нападающего и остались вдесятером. Цобеля уже не попросишь о замене, о новых людях - Соколовский ведь уверял его, что запасные явятся, не могут не явиться! Хоть в день матча, а придут. И Савчук не терял надежды, ждал своей удачи, счастливой минуты, и нельзя предоставить ему возможность попасть в команду. А для Цобеля Савчук - одиннадцатый.
За день до матча Полина привела в подвал нового футболиста - коренастого бритоголового парня. Часовые по обыкновению обыскали его - нет ли оружия? - и пропустили вниз, как брата Ивана Лемешко. Оторопевший Лемешко на всякий случай (за футболистами наблюдали через глазок двери) мял его в своих медвежьих объятиях. По паспорту парень оказался действительно Петром Лемешко.
Он объявил Соколовскому, что хочет играть в команде, случайно узнал, что нужен игрок, и вот пришел. В футбол играет шесть лет - в нападении и полузащите. Соколовский придирчиво всматривался в его живое скуластое лицо, искал подвоха, недоброго умысла, но парень вызывал доверие, даже чем-то располагал к себе.
- Ас ней ты давно знаком? - спросил негромко Соколовский, кивнув на Полину, которая вполголоса разговаривала с Иваном Лемешко.
- Рот уже третий день. - Когда он ухмылялся, в его лице появлялось что-то шутовское: большой ликующий рот, нос, срезанный так круто, что казалось, будто Петр запрокинул голову. - Нас Грачев познакомил. Знаете такого?
Это был один из тех вопросов, на которые не отвечают. Соколовский, словно и не расслышав, обратился к Полине:
- Что же вы, Поля, третий день знакомы с Петром и только сегодня, за день до матча, привели его?
Вопрос застал ее врасплох, Полина покраснела, растерянно взглянула на Ивана Лемешко и, спрятав глаза в припухлостях век, натянуто рассмеялась - не нашлась что ответить. На выручку пришел Петр. Он посмотрел на Соколовского настойчивым, холодным взглядом, словно требуя по какому-то неведомому праву прекратить этот разговор, и сказал:
- Паспорт куда-то сунул и неделю найти не мог. А сегодня вот нашелся. Ты к ней не вяжись.
Не то было время, чтобы терять документы, но Соколовский сделал вид, что поверил. Имя Грачева и то, что парня привела в подвал Полина, было надежным пропуском. Жаль только, что онпоздно явился. Его уже не проверишь на футбольном поле до начала матча. Придется идти на риск. Не станет же проситься в команду человек, не умеющий играть, как ни далеки от футбола Кондратенко и Грачев, это и они должны понимать.
В день матча с утра к ним в подвал привели парикмахера, лысого мужчину с небольшим чемоданчиком в руках. Он вошел озираясь, деловито осмотрелся, подвинул стул к окну, разложил на кровати инструменты и надел белый накрахмаленный халат. Фокин присвистнул от удивления.
- Какие нежности! Глазам больно. - Он сгреб подол халата, задрал его и понюхал, будто какую диковину. - Ар-ромат!
- Хлопцы, - дрожащим от волнения голосом сказал парикмахер. - Я для вас специально и надел халат. Не для немца же, пропади он пропадом! Я, хлопцы, знаю вас, я - первый болельщик на Слободке.
- Schneller! - поторопил его солдат, устроившийся на табурете у двери.
Седой первым сел «в кресло». Кажется, он был единственный, кого раздражала густая щетина на щеках и подбородке: кто побывал в лагере, уже не тяготился такими мелочами.
Побрив его, парикмахер вынул из чемоданчика круглое зеркальце, но Седой только рукой махнул.
- Красивый! - сказал Фокин. - Седой и красивый, седой пацан. Когда место неведомого парикмахеру Седого занял кумир Соколовский, мастер вздохнул, склонил голову в молитвенном молчании, показал ему другую, припасенную, бритву и шепнул:
- Бачишь бритву, Соколовский? - Новая бритва, с ручкой из слоновой кости. - Веришь, я этой бритвой ни одного фрица не брил. Такой красивой бритвой им только горло рйзать. Я по хорошей жизни, до войны, все ждал: занесет нелегкая вас на Слободку, тебя, чи Колю Дугина, к нам в салон, в дорогие клиенты… А не довелось, нет, я с вами вот как встретился, в беде.