Неторопливо, бесшумно рассекает катер кромешную тьму. Не слышно ни всплеска волн, ни деловитого шороха воды вдоль бортов.
Гнетущая тишина, нарушаемая только скрипом несмазанного штурвального троса. Кажется, что катер при живых еще людях провалился куда-то в другой мир, где одна лишь тьма и безмолвие, и уже никогда не будет ни тусклого рассвета, ни короткого угрюмого дня, ни шторма с его неистовым натиском.
Тишина…
Страх закрадывается в душу Саши. Хороша бы услышать храп Петровича, сонное бормотание Коли Воронкова, потрескивание остывающего камелька! Капли холодного пота выступают на лбу, над верхней губой, с трудом, щекотно ползут по заросшему лицу.
Ударом ноги он распахивает дверь, рубки. Сначала он слышит только удары собственного сердца, толчки крови в висках. Одна, две, три секунды… Невнятно залопотал парус, скрипнула оттяжка мачты, послышался тихий всплеск за бортом. Жизнь! Немного отлегло от сердца.
Саша положил обе руки на штурвал. Ветер скрипнул дверью, прикрыл ее.
И снова тишина.
Саша переминается на окоченевших ногах, топает, громко хмыкает и откашливается, но все это только подчеркивает зловещее безмолвие океана. Вчера ярился шторм, а теперь, среди ночи, кажется, что безмолвию нет начала и не будет конца.
Нервный озноб начинает исподволь, крадучись, проникать в тело Саши. Он стискивает ручки штурвала так, что белеют пальцы, но и это не помогает. Озноб бьет его всего, до боли в висках, до лязга зубов… Через пять дней кончатся продукты: несколько пригоршней вермишельной трухи, сушеного картофеля и три стакана трескового жира… Потом - голодная смерть. Если их не нашли в первую неделю, когда они дрейфовали вблизи Курильской гряды, кто отыщет их теперь, сорок дней спустя, за сотни миль от родных берегов?
Океан не хочет подарить им и самой малой рыбешки… Они опускали крючки с самодельной блесной на глубину в девяносто - сто метров, но рыба не взяла их жестяной приманки. Видимо, здесь большие глубины, треска или держится дна, или ушла на юг. Напрасно ждали они и камбалу, мечтали о пятнистом морском окуне. Океан прятал от них свое добро…
Когда он снова хочет толчком ноги открыть дверь рубки, у него подкашиваются колени и он чувствует, что теряет власть над собой.
Выпустив штурвал, Саша бросается к двери, распахивает ее и напряженно прислушивается. Ничего, кроме шума крови в ушах, дробного перестука зубов, ударов сердца,
- Витька! - орет он, охваченный страхом, и, боясь, что его не услышат, толкает дверь кубрика. - Витька-а!
Из кубрика дохнуло теплом. Кто-то отозвался из темноты, и у Саши отлегло от сердца. Когда на палубу вышел заспанный Виктор, Саша уже стоял у штурвала.
- Что случилось? - спросил Виктор встревоженно.
- Страшно,- признался Саша.- Побудь со мной. Поговорим…
Виктор вгляделся в обострившееся, обросшее грязной щетиной лицо друга, поймал его напряженный взгляд и молча закрыл за собой дверь рубки.
- Тишина,- объяснил Саша. - Проклятая тишина…
- Тебе не угодишь,- добродушно ворчит Виктор. - Тихо, спокойно, попутный ветерок… Какого рая тебе еще надо?
Улыбка осветила измученное лицо Саши.
- Говори, говори, Витя. Хоть ругай меня, хоть как, только говори. Понимаешь, нервы!
Виктор молчал. Он еще сбрасывал с себя сонную хмурь.
- А я все мечтал капитаном стать, человеком,- продолжал Саша,- водить океанские суда… Огромные суда под нашим флагом. Идешь куда-нибудь в иностранный порт, а тебя издалека видят, красный флаг на клотике, как солнце, поднимается из-за горизонта, у причалов тьма народу. Мне лоцманов шлют, а я в любой порт сам захожу, я лоции все на зубок знаю…
- Ты и будешь капитаном. Выучишься, ты же любишь это дело.
- Люблю, только видишь, какая с нами…, петрушка… Тут бы того не позабыть, чему раньше учили…
- Говорят, для памяти сладкое нужно,- оживился Виктор. - Не поберегли мы сахар…
- Чего захотел!
- Помнишь, мы мороженых баранов с рефрижератора сгружали,- мечтательно говорит Виктор.- Трап крутой, градусов на сорок пять, а я взвалю на плечи две туши и бегом, бегом… Теперь не осилю.
- Баранину? Баранину ты осилишь!
- Я бы ее сырую зубами рвал… - мрачна признается Виктор. - Мучает это меня. - Он махнул рукой.
Саше жаль Виктора, он и впрямь тяжелее других переносит голод. Надо развлечь его, заставить забыть о голоде. Вспомнился один случай. Вместе с пограничниками, еще на «Скалистом», Саша пошел на шлюпке бить сивучей к рифу, который местные рыбаки называли Сивучий камень. На скалах он нашел трех новорожденных сивучат, и пока разглядывал их, на него с ревом кинулись сивучи. Огромные серо-желтые туши двигались на ластах довольно быстро, и Саша едва ушел с одним сивучонком на руках.
- А на что он? - спросил Виктор.
Саша чуть было не проговорился, какое вкусное жаркое приготовил комбинатский повар из мяса сивучонка.
- Так… Посмотреть интересно было. Мы его через день выпустили, уплыл, спасибо не сказал.
- Уплыл! - присвистнул Виктор.- Не найти ему матери, сожрали его, верно, за милую душу.
- Найдет! - уверенно солгал Саша.- Они всегда находят. Они в океане как дома… Ты не сердись, Витя, что я тебя поднял. Поди, отсыпайся, скоро и я сменюсь.
Но Виктор остался.
Старпом поднялся в рубку за полчаса до своей вахты. Виктор пропустил его поближе к Саше, втроем они заняли всю рубку.
Петрович осунулся заметнее других и густо зарос жестким, с проседью, волосом. Складки, «отделяющие рот и подбородок от бурых, запавших щек, стали глубже. Глаза смотрели неспокойно из багровых, с редкими ресницами, век.
У него и прежде была привычка дергать правым плечом, а теперь, когда ни днем, ни ночью не стало покоя от вшей, Петрович то и дело поводил плечами, будто поеживаясь от холода.
- Не спится? - спрашивает участливо Саша.
- Я, ребята, и на том свете не отосплюсь,- вздыхает Петрович. - Раньше, бывало, за ночь пачку папирос скурю. Сны как кино смотрел: прокрутил часть, выкурил папиросу, вздремнул, пошел дальше… Ты чего кричал? - поворачивается он к Саше. Тот молчит, хмурится.- Землю, что ли, увидел?
- Смерть увидел,- напрямик отвечает Саша.
- Эка невидаль!-насмешливо роняет Петрович. - Она всюду поспевает.
Саша зло скосил глаза на старпома.
- Тебе что же, и смерть нипочем? - вызывающе спрашивает Саша. - Вроде тетки родной? Да?..
- Зачем же?! - отвечает Петрович. - Таких дураков на всей земле, считай, душ пять наберется, да и то среди покойников. Мы с ней давненько друг друга обходим, стараемся на глаза не попадаться. А доведется на узкой стежке сойтись, зубами рвать ее буду.- Он оскалил в резкой гримасе рот.- В двадцать третьем своих зубов не пожалел, теперь и подавно- казенных не жалко.
- А что в двадцать третьем?- оживился Виктор. - Расскажи, Петрович.
Старпом запрокинул голову, прислушался. Вот уже минут десять как попутный ветер стих. Порывы зюйд-веста заставляли трепетать и громко биться парус. Характерный звук, хлопающего паруса служил сигналом для его перестановки.
- Опять на восток погонит, - сказал Петрович, сменяя Сашу у штурвала. Дощатый ящик скрипнул под ногами старпома.- Сходи, Саня, займись парусом.
- Так что же в двадцать третьем, Петрович? - пристал к нему Виктор.- А?
- Ну! - цыкнул старпом.- Топчешься тут. Тебе спать надо.
- Меня Саша позвал,- обиделся Виктор.
Петрович спросил в упор:
- Чего он поднял тебя? Испугался?
Виктор помедлил секунду, потом принужденно хмыкнул.
- Саша ничего не боится!.. Посоветоваться надо было…
Петрович недоверчиво посмотрел на матроса, но спорить не стал.
- Ладно, слушай,- начал он, когда в рубку вернулся Саша.- Было это аккурат в январе, ровно тридцать один год назад…