– И ты не из маленьких! – Жена словно осаживала его, опасаясь, как бы не расхвастался.
– Теперь какая опасность? – продолжал Кондратенко. – Разобщить хотят народ, ложью травят, антисоветчиной. Закусочные открыли, частный сектор, – добавил он е хозяйским, основательным презрением. – Горе одно, дерьмо, на копейку товара – и тот пьяный немец сожрет бесплатно, – а есть людишки, для которых и это соломинка. Народ где вместе собирают? В кино – там одна пакость, буржуазная отрава. В теплушке еще, когда в Германию волокут. Так это какая сходка – одна печаль, вроде лагеря. И вот годовщина войны… нет, ты погоди, дай помечтать: годовщина войны – и на стадион сходятся тысячи людей. Ну, три тысячи…
– Там сорок тысяч мест!
– Мало чего! У нас, Соколовский, и город-то не на немцев рассчитан. Теперь вся математика другая. Ну, скажем, пять тысяч человек сойдутся?
Это вдруг показалось обидным:
– За десять ручаюсь!
– Ты уверен? – Кондратенко смотрел на него волнуясь – неведомо из-за чего. – Десять тысяч наших сойдутся вместе, друг дружке в глаза поглядят впервые за такой год, а?! И все легально, открыто… Ты этого и понять не можешь!… – Он огорченно вздохнул. – Ладно, об этом сейчас говорить не будем, ты мне вот что растолкуй: пока суд да дело, нужного человека из лагеря можете под ваш футбол вызволить?
– Если лет до тридцати и ноги при нем, может, и можем.
– Ты меня извини, Соколовский, – сказал Кондратенко сконфуженно. – Я ведь не знаю, сколько людей для этого мероприятия положено. Сколько вас бегает там?
– Одиннадцать, – буркнул Соколовский – он не представлял себе, что есть люди, не знающие даже такого. – И запасных человека тричетыре.
– Четыре запасных! – воскликнул Кондратенко. -Ну, Ваня!… – Он задумался, затем сказал серьезно, веско: -Уходить пока нельзя. Ты хоть и переоделся, а все равно от тебя за версту бараком, лагерем разит, поверь. – Соколовский понимал, что это правда. – Нужно обмануть немцев, во как нужно, тут чистоплюями быть нельзя. Недельки две поживите так, будто вы, счастливчики, только и мечтаете, что о матче. Осмотритесь, документы раздобудем – и с богом, а сейчас вам уйти не дадут. Не дадут. За две недели на легальном положении много можно добра сделать. Было бы просто беспечностью, Соколовский, если хочешь, преступлением не использовать такую возможность. Тут поумному действовать надо, все из этой немецкой блажи выжать. Это, брат, не коробочка с ампулами от сердобольного доктора Майера, этот подарок подороже. Тут думать и думать надо.
8
Скачко недолго продержали в комендатуре. Несмотря на воскресный день, помощник коменданта майор Викингер оказался у себя. «Что, собственно, натворил русский? – спросил он, сразу узнав Скачко.- Зачем вы его взяли?» Легко сказать- что натворил? Ничего, пустяк, съездил по морде другому русскому, Не станешь же об этом рассказывать. «Господин майор, – доложил Хейнц, – нас предупредили, что в доме прячется партизан». Викингер заметил якорь на руке Скачко. «Матрос? – спросил он, по-новому оглядывая щуплую фигуру парня. – Протяни-ка руку!» – «Баловство, господин майор, – ответил Скачко. – Это когда еще мальчишкой был. Кнабе! Кнабе…» Он показал рукой на метр от пола. Майор возвратил Скачко пропуск. «Парень из шестого лагеря, – сказал он Хейнцу. – Пусть проваливает.
Имейте в виду, – обратился майор к дежурному офицеру, – мы взяли у Хельтринга пятерых и еще трое есть у Зоммерфельда. Их не надо хватать без повода! Передайте по дежурству, а то их перестреляют, и генерал, – он имел в виду коменданта, – заставит вас самих бегать по стадиону в трусах. Что вы на это скажете, Хейнц?» Хейнц промолчал.
Пока длился разговор в комендатуре, над городом прошла первая весенняя гроза – ворчливый ласковый гром, шорох крупных, весомых капель и следом теплый, очистительный ливень. Там, где четверть часа назад Скачко шагал со своим конвоиром, бурлил мутный поток, унося мусор и сбитые дождем нежные цветы каштанов. Глядя на эти белые с розовыми мазками цветы, Скачко подумал о Саше со щемящей сердце нежностью. В эту минуту, окрыленный благополучным освобождением из комендатуры, он почувствовал себя сильным, способным защитить и Сашу.
Прежде чем подняться в свою разрушенную квартиру, Скачко постучал к Знойко, и спустя несколько секунд дверь тихо открылась. Казалось, это произошло само собой и в полутемном коридоре никого нет. Жизнь научила людей осторожности…