Возможно, что и я сегодня написал бы своих футболистов суровее, глубже ушел бы в быт, в оккупационную жизнь, драматичнее воплотил бы характеры людей. Можно тешить себя этой мыслью, но как отменить уже выраженную жизнь, людей, персонажей, которые сделались частицей тебя самого?
Вот почему, перечитывая эту давнюю свою книгу, я позволил себе тронуть сегодняшним пером. только стилистику, слова, мелкие подробности.
Среди многих вопросов есть такие, которые возникали едва ли не каждой читательской конференции по «Тревожным облакам». Почему автор избрал форму свободной, беллетризованной, скажем мы, а не строго документальной повести? Зачем изменены имена: вместо Николая Трусевича – Николай Дугин и т. д.? Почему не воздать должное подлинным героям, мертвым и еще живущим, чтобы и художественная литература сохранила их настоящие имена? Ведь в повести «Пропали без вести», написанной за год до «Тревожных облаков», я назвал персонажей – шестерку героев с китокомбината «Подгорный» на о. Парамушире – их собственными именами; зачем же имена футболистов заменены вымышленными?
Здесь есть две стороны, два направления мысли, и одним из них трудно, если не невозможно, командовать. Прежде всего это интуитивный, почти непроизвольный выбор художника. Ведь и «Мексиканец» Джека Лондона основан на подлинном жизненном эпизоде, у героя рассказа было свое имя, но писателя это нисколько не связало, он стремился создать нечто значительное, поднимающее случай до высоты типического, в конечном итоге – всечеловеческого.
Одно дело сказать: тогда-то, в такой-то день и в названном месте случилось нечто заслуживающее почтительного внимания. Вот как это было, говорит очеркист, строго придерживаясь действительных фактов и подробностей, создавая свою поучительную, нужную книгу. Автор же повести или рассказа не всегда держится строгой хронологии и не остается рабом действительных событий. Да и как в художественной прозе обойтись без вымысла: ведь вымышлены диалоги, ход и характер размышлений действующих лиц – вся эта плоть прозы, главный ее пласт, попросту не могут быть документально установлены.
В «Пропали без вести» задача решалась относительно просто: я отыскал своих героев на Камчатке, на Парамушире, во Владивостоке и Темрюке, подолгу говорил с ними, скрупулезно восстановил 82-дневную эпопею зимнего дрейфа катера «Ж-257» на севере Тихого океана, более того – имел возможность показать некоторым из них рукопись повести, так сказать, сверить хронометры – ведь неизбежно возникают недоразумения и несогласия даже у очевидцев, у самих участников событий.
А как быть с теми, кого нет?
Как установить, почему изо всей команды были казнены только Трусевич, Кузьменко, и Клименко?
Спросить у живых, уцелевших?
Я не стал этого делать, узнав от друзей и от того же Григория Липшица, как болезненны для живых такие вопросы: не странно ли – одни заслужили у гитлеровцев кару, другие, выходит, не заслужили? Почему? Отчего смягчилась их участь?
Повесть – как и фильм – сознательно игнорирует этот вопрос, ненужный, некорректный, – ведь этого вопроса не существует для самой истории о футболистах, которым пригрозили казнью, а они, презирая смерть, выиграли.
Какое-то время была надежда, что отыщутся документы, распоряжения гитлеровской комендатуры и они прольют свет на трагические события. Но и сегодня мы не знаем многого из важных, существенных подробностей, без которых не создать строго документальную вещь. Не случайно все писавшие прозу На эту тему использовали жанр свободной повести или рассказа, а если и гримировали их под документальность, то только слегка, поверхностно.
Уход в строгую документальность привел бы к исчезновению из «Тревожных облаков» инженера и тренера Рязанцева, его жены Вали; Седого с его важнейшей психологической темой; Павлика с его взлетом и драмой; Грачева, предателя Савчука и многого другого, неподходящего для строгой документальности. Все эти пласты и ответвления, в которых и урок, и поэзия судеб, и правда характеров оказались бы под запретом, остались бы только факты, сколько их можно было бы отыскать, остался бы очерк о случившемся, конечно же имеющий смысл и значение, но ушли бы тот эмоциональный и образный мир, та образная целостность, к которой неизменно стремишься.