- Сергей Владимирович...
- Что вам нужно?
Безразличие. Столько безразличия, что его хватило бы на каждое сказанное ей необдуманное слово. Чтобы умыться им с головой...
Не стала подходить. Смотря на него и не веря. Не узнавая...
«Все обойдется. Мы справимся. Мы выдержим...» - несколько слов, изменивших бы все... Сказать. Она должна была просто сказать...
- Что с моей горничной?
Посреди этой тишины. Пожалуй, самый глупый, самый неуместный вопрос.
- Я ее уволил.
А что она ожидала услышать?
- Зачем...
Впервые посмотрел на нее. Как на душевнобольную...
- Она передавала записки от моей жены к ее любовнику. Достаточный повод?
Алиса сделала шаг назад. Он никогда не ставил в вину ее измену... Никогда прежде. Но больно стало не от этих слов. А от того, как они были сказаны. Сухо. Жестоко...
- Зачем вы это говорите... Я поступила плохо. Перед Богом, перед вами, перед собой...
- Оставьте в покое себя и Бога. Вопросы вашей веры касаются исключительно вас. О себе же вы не прекращали думать ни на одну минуту. Перестаньте же говорить об этом хотя бы теперь...
Не повышал голос. Не сглаживал углы. Не успокаивал.
- Что я сделала? К чему все эти упреки? - ее голос срывался. - Вы хотите разрушить все то, что у нас теперь есть? И тогда, когда наш сын...
- Мне все равно. - Он повернулся к ней. И Алиса на секунду перестала дышать. Погасшие теперь уверенность, решимость в его глазах, прекратившие свою борьбу. Столько отчаяния, отчаяния такого живого, такого острого и отравляющего медленно и неотвратимо, Алиса не видела никогда... Он был сломлен...
- Знаете, впервые в жизни мне все равно. Никогда не думал, что это может произойти... - мысли вслух. Просто, чтобы не сойти с ума. - Разрушить то, что у нас есть? А что у нас есть? По мне, так ничего, - неопределенный жест. Он не жалел ее. Слова, острыми ледяными осколками пронзавшие насквозь. Алиса даже не пыталась остановить это...
- Наш сын? Кажется, еще две недели назад вы собирались покинуть его. Почему-то о благе тогда еще здорового ребенка вы не думали. Впрочем, я не уверен, думаете ли вы вообще о чьем-либо благе, кроме своего собственного, - морщины, появившиеся на лбу. Этот разговор становился слишком бессмысленным.
- Знаете, мой ребенок умирает, а я ничего не могу сделать. Ваш ребенок умирает, а вы беспокоитесь о том, что я лишил вас возможности связаться с любовником. Я не привык слышать от вас логичные и вразумительные ответы. Но ответьте теперь: в чем виноват я? В том, что не замечал, что вы представляете из себя на самом деле? В том, что хотел видеть в вас любимую женщину? В чем? Или же в том, что не дал вам упасть тогда? Что позволил себе простить... И для чего? Для того, чтобы успокаивать сына после ваших истерик? Чтобы ждать, пока вы снова решите вонзить нож под ребра? Я сам не понимаю... Но говорили же вы, что каждый имеет право на ошибку. Что ж... Я не святой. Я ошибся.
Сказал бы это, если бы она в самом начале не пресекла? Если бы просто дала понять, что и она играет хоть какую-то роль в их только поднявшихся из серого пепла отношениях... Если бы поддержала. Если бы не задала этот роковой вопрос...
Жизненная энергия подобна песку в песочных часах, перетекая от того, кто может ее дать, к тому, кто в ней нуждается. Только в его стеклянной половинке уже ничего не осталось.
- Как вы можете... - не хватило ума промолчать.
- Попытаетесь меня остановить?
Сталь. Если сокрушенность, если вырвавшихся на поверхность так тщательно скрываемых демонов и можно спрятать, то только за угрозой.
- Вы пришли за утешением или за советом? Если так, то могу сказать лишь одно: займитесь устройством своей собственной жизни самостоятельно. У меня нет сил тянуть вас оттуда, куда вы каждый раз рветесь упасть. Теперь появились некие... трудности. Если бы ваш сын имел для вас значение, вы смогли бы понять.
Тоном человека, уставшего от бесконечной головной боли.
- Можете даже идти туда, где вам несомненно будут рады. Надеюсь, следующему, кому вы без сознания упадете в руки, повезет больше. А впрочем, мне искренне жаль этого человека. Могу только пожелать, чтобы ваш бог отправил его на тот свет раньше, чем вы сведете несчастного с ума. Это будет благосклоннее, чем дать ему провести всю жизнь, потакая вашим капризам.
Лезвие, разрезавшее бумагу своим острым кончиком...
Осоргин провел рукой по лбу.
- А теперь, думаю, вы захотите удалиться. Дверь сзади.
Разбитая... Пытаясь прийти в себя от его слов. От той правды, на которую он всего лишь указал.
Он хотел сделать много того, что ей бы не понравилось... Совершенно. Только разве это сможет что-то изменить?
И еще потому, что непонятная тяжесть сдавила грудь, отдавая куда-то влево. Подозрительные черные точки перед глазами... И каждый шаг, когда он входил к себе в кабинет, давался с трудом. В нем все же чуть меньше малодушия, чем кто-то мог бы подумать. Он не оставит Федю одного. Пока нет... В этом мире его сына ждет не слишком теплый прием. И пока все не будет кончено, он постарается быть рядом. А теперь...