В СТОЛОВОЙ
Я смогла оценить слова Тамы о постоянном наблюдении, когда обедала с ней в огромной столовой. Войдя, я сосредоточилась на том, чтобы снять фуражку и держать ее под левой рукой, одновременно взяв поднос и раскладывая по тарелкам суп, рис, мясо, овощи в густом соусе, персики на десерт. Еда – жирная и соленая – говорила об армейской жизни многое. Мнение о том, что солдаты выполняют тяжелую физическую работу и, следовательно, должны есть пищу с высокой калорийностью, здесь, очевидно, было воспринято буквально. Высокий уровень соли должен был компенсировать усиленное потоотделение во время ежедневных упражнений. Такая еда не относится к какой-либо конкретной региональной кухне, она довольно дешева, поэтому ее можно готовить в больших количествах и хранить в тепле в течение нескольких часов.
Тама едва подняла глаза, когда искала свободный столик. Ее манера поведения стала подчеркнуто сдержанной и нейтральной. Исчезла молодая оживленная женщина, с которой мы только что вели эмоциональный разговор, женщина, озабоченная тем, что в юном возрасте она, возможно, уже совершила непоправимую ошибку, присоединившись к Силам самообороны. В женской казарме она свободно рассуждала, красноречиво рассказывала о своем опыте – в столовой она молчала. Я быстро поняла, что это не место для разговоров. Она была все той же невысокой и миниатюрной молодой женщиной, но в профессиональной среде она казалась одновременно невидимой и готовой бросить вызов всем и каждому, кто может встретиться на ее пути. Я пыталась есть так же быстро, как она. Звуки игрового шоу, которое шло по телевизору, включенному на полную громкость, вливались в оглушительную какофонию двигающихся стульев, стучащих ботинок, шума с кухни. Некоторые мужчины расположились парами и группами, другие ели в одиночестве. Кроме нас двоих, я не заметила ни одной другой женщины. Когда мы вошли, некоторые мужчины подняли на нас глаза. Лишь немногие из них разговаривали друг с другом. Все глотали пищу большими кусками, вскакивали и быстро уходили. Было ясно, что здесь не место для посиделок. Покончив с обедом, мы встали в очередь, чтобы сбросить остатки еды с тарелок в канализацию, слегка ополоснуть посуду и поставить ее в таз с водой, где она замачивалась перед основательным мытьем на кухне. Выйдя из столовой, я снова надела фуражку и вышла на яркий солнечный свет.
В ПОЛЕ
Главным утренним событием оставшейся части недели для меня было участие в базовой тренировке (кёрен и кихон кунрен). Одетая в зеленую форму, застегнутую до шеи, я стояла по стойке «смирно» или «вольно», маршировала, поворачивалась на 45°, 90°, 180°, кругом, отдавала честь, касаясь фуражки или каски, отдавала честь с непокрытой головой, кланялась флагу, стояла неподвижно во время полуденной переклички в сорокаградусную летнюю жару. Приказы выкрикивались стаккато, из-за чего я почти не могла различать простые слова, такие как «Кио цукэ!» («Внимание!») или «Ясумэ!» («Вольно!»). Сержант постоянно корректировал каждое мое движение. Я стояла, слишком широко расставив ноги. Я шла слишком напряженно или недостаточно напряженно. Я повернулась слишком поздно. Я слишком сильно выдвинула подбородок вперед. Я повернулась, как танцор, а не как солдат в военном строю. Я чувствовала себя глупо с каской на голове. Услышав, как он выкрикивает приказы, изо всех сил пытаясь поставить ногу правильно, я думала одновременно о разном. Почему включенное наблюдение считалось ключом к пониманию ситуации? Почему я покинула прохладу университетских кабинетов и библиотек, чтобы вышагивать на плацу, обливаясь потом? Хуже всего оказалось то, что когда я в четвертый раз повернула не в ту сторону, то смущенно улыбнулась. Сержант прервал мои размышления: «Обещай мне одно. Не улыбайся, когда ты на тренировочной площадке! Никогда!» Его предупреждение было излишним: сосредоточенность не давала мне в полной мере ощутить смущение – однако понадобилось несколько дней, прежде чем я начала чаще действовать правильно и избегать гневных упреков.