В главе 2 я анализирую структуру мужественности в армии. Исторически война навязывала в качестве идеальной модели экстремальные формы маскулинного поведения, подчеркивая усиленную механизмами физическую доблесть военных и превращая национальную идентичность в резкий контраст между победой и поражением. Однако чем более технологически продвинутой становилась война, тем менее правдоподобным становилось утверждение, что источником традиционной воинской доблести и мужской идентичности является поведение на поле боя [Braudy 2003: XVI, 251]. Соответственно, вставал вопрос: что такое героизм и как конструкт военной мужественности работает в вооруженных силах, не участвовавших в боевых действиях с самого момента своего основания. Для многих мужчин-военнослужащих вступление в Силы самообороны ознаменовано чувством поражения в той или иной сфере жизни: провал на вступительных экзаменах в обычный университет не оставляет других вариантов, кроме поступления в НАС; низкий уровень доходов лишает шансов на дорогостоящее обычное техническое обучение, и некоторые рассчитывают получить его в Силах самообороны; иногда причина – смутное чувство разочарования сложным положением на рынке труда или отсутствием альтернатив занятости в своем регионе – в итоге люди идут в Силы самообороны, чтобы не остаться за бортом жизни. Стремясь преодолеть это ощущение новобранцами своего поражения, Силы самообороны используют особую гендерную политику – сделать военнослужащих «настоящими мужчинами» и героями нового типа. Однако я утверждаю, что рассуждения о военной мужественности опираются в данном случае не на образ солдата в бою, а на ряд других модусов маскулинности.
Для женщин-военнослужащих в связи с построением образа милитаризованной женственности складывается иная ситуация, однако она переплетается с ситуацией, касающейся мужчин, – об этом пойдет речь в главе 3. Аппараты набора персонала и связей с общественностью Сил самообороны умело представляют женщин-военнослужащих так, чтобы не вызывать опасения насчет мужественности военных, но формировать убеждение, что Силы самообороны ориентированы на широкое общество и на массовую культуру. В соответствующей главе я показываю, что многие женщины в составе Сил самообороны выстраивают свою идентичность как «феминистки-милитаристки», осознавая и огромную важность этого образа для общественного имиджа Сил самообороны, и свое маргинальное положение в рядах военнослужащих.
В главе 4 я исследую стратегии, используемые Силами самообороны для создания своего внутреннего и публичного статуса. Речь пойдет о применении приемов из мира рекламы и поп-культуры с целью приукрасить, нормализовать и сделать вооруженные силы привычными в глазах общественности. Для этого используют комиксы и аксессуары для молодой аудитории, вербовочные плакаты с красивыми женщинами в гражданской одежде, массовые празднества, на которые приходят целыми семьями; представители Сил самообороны стремятся познакомить японских граждан со своей деятельностью, прибегая к исторически и культурно обусловленным способам, чтобы преодолеть изолированность, маргинальность или непонятность статуса военных в глазах современных японцев.
В главе 5 я ставлю вопрос о том, как военные оценивают свое прошлое, отмеченное поражением. Осматривая музеи на военных базах, сопоставляя их с более известными венными музеями, я прослеживаю многочисленные случаи историзации и деисторизации внутри и вокруг Сил самообороны, анализирую, какие виды институциональных эрзац-историй разрабатываются Силами самообороны для представления себя общественности. Как мне представляется, Силы самообороны пытаются сформировать коллективную память, укрепляющую моральный дух военнослужащих и позволяющую им изменить свое позиционирование в японском обществе и на международной арене безопасности. Музеи на базах как основные места приложения таких усилий используют три стратегии репрезентации: локальность, историчность и символизм – с целью очеловечить представителей Императорской армии и уменьшить разрыв между Императорской армией и Силами самообороны.