Бенкендорф медлил. Массивная спина его дрогнула, отчего мишура эполет, аксельбантов и лента зашевелились. Что-то готовилось.
— Я мог бы определить вас в мою канцелярию и взять с собой, — решил Бенкендорф.
— В канцелярию Третьего отделения? — с ужасом переспросил Пушкин. — О нет, ваше превосходительство. Видимо, не суждено мне быть военным.
— Как вам будет угодно, милостивый государь, — сухо сказал Бенкендорф.
— Но... поскольку в ближайшие месяцы я в полном бездействии... поездка за границу... например, в Париж?
Бенкендорф откинул голову, и в голосе его в полную силу зазвучала неумолимая строгость.
— Как всякий дворянин Российской империи, вы имеете право... Но вызовите недовольство государя.
Он имел случай обсудить вопрос с его величеством. Он знал высочайшее мнение. Поэт Пушкин в обществе весьма популярен — зачем же пускать его за границу, где вместо верноподданнических идей он может набраться ненужных свободолюбивых, например о формах государственного правления; эти идеи принесут России только вред.
И ещё более строгим голосом Бенкендорф добавил:
— А зачем это, Александр Сергеевич, вы взяли на себя хлопоты о польском поэте Мицкевиче?
Он говорил о «Записке», составленной Пушкиным, пожелавшим помочь другу вернуться в Польшу. Увы, представление о собственном влиянии оказалось преувеличенным...
Бенкендорф, глядя на Пушкина, остался доволен произведённым впечатлением. Деловая беседа окончилась, и начался светский разговор людей хорошего общества. Война с Турцией в разгаре — и Турция будет наказана. Да, Порта призвала к священной войне всех мусульман. Они верят, что победу даёт провидение, а число войск и искусство вождя ничего не значит. Шейх, подавая султану меч, говорит: «Ступай, победа твоя!..» Но ждёт победа Россию!..
...Пушкин вышел от шефа жандармов в более подавленном настроении, чем в начале визита.
XLVII
Нет, нет, нужно иметь свой дом — убежище от житейских бурь и невзгод.
Пылкий роман с юной Анной Олениной был в полном разгаре и мог завершиться сватовством.
Воистину она была прелестная девушка. Тёмные её волосы уложены были пышными буклями на висках и затылке, вокруг шеи трепетал тончайший батист платочка, завязанного бантиком. Лёгкое платье струилось вокруг небольшой, крепкой фигуры, оставляя обнажёнными руки. И как-то удивительно плавно умела она двигаться, быстро переставляя стройные маленькие ножки.
Отец её был давним поклонником Пушкина. Алексей Николаевич Оленин был директором Публичной библиотеки, членом Государственного совета, государственным секретарём и с давних пор президентом Академии художеств. Портрет Пушкина кисти Кипренского висел то в залах академии, то в доме Олениных. Да, Пушкин вполне мог рассчитывать на успех в этой знавшей его с послелицейской поры семье.
А она была балованное дитя уже состарившихся родителей, младшая сестра взрослых сестёр и братьев — все в доме и все гости Олениных её обожали, любые капризы и прихоти её исполнялись немедля. Но и для неё была честь, что ею увлёкся столь знаменитый поэт.
Анна была большой затейницей. В доме устраивались по её программам то костюмированные балы, то спектакли на специально сооружённой сцене; или она требовала, чтобы гости сочиняли куплеты; или в окружении наперсников и наперсниц она пела за занавесом под аккомпанемент скрипки и фортепьяно:
...Заиграл крепостной оркестр на хорах. Новый танец!
Оленина вскинула на него глаза. Это было её оружие. Глаза у неё были прекрасные — большие, тёмные, покрытые влагой и осенённые ресницами. Оружие попало в цель — она это увидела по его лицу.
— Почему вы в стихах пишете: «Моей Олениной». Кто вам дал право на это? — капризно спросила она.
— Я так чувствую... — Пушкин придал лицу особое выражение, которое, по его расчётам, должно было передать пылкое чувство.
— В Летнем саду вас видели с дамой... — Она намекала на его скандальную, известную всему петербургскому свету связь с женой министра внутренних дел Аграфеной Закревской[385].
Он тотчас же воспользовался её замечанием, чтобы возбудить ревность.
— Я готов всем пожертвовать, от всего отказаться...
— Не смотрите на меня так. Я вам не верю.
— Vous etes impossible[386]. Неужели вы не видите, что я страдаю, что я люблю вас?
— Я вижу, но не могу верить. Про вас столько говорят...
— Говорят! Кто? Болтуны.
— А я выйду за того, кому поверю... К тому же вы строите из себя демона. Меня предупреждали, что я буду вас ненавидеть, потому что вы над всем смеётесь. Но вы сами не подозреваете, что вы просто добры.
Нельзя было сказать большей колкости. Пушкин посмотрел с восхищением на бойкую барышню: она, несомненно, была умна.
— Мне говорили, вас нужно бояться, — быстро произнесла она, — а я вас не боюсь!.. Вы боитесь графиню Н.?
— А вы боитесь паука?
Анна вскинула голову и нахмурилась. Пушкин улыбался.
— Да, я боюсь пауков.
Музыка смолкла. Он провёл её на место.
В общем-то она была влюблена в другого — в пожилого вдовца, обременённого детьми... Но замужество определяла воля родителей — ей следовало лишь подчиняться.
...По утрам, полулёжа на скудной своей постели в тесном и неряшливом трактирном номере, сквозь уже открытые окна которого со двора врывались вонь и шум, он работал.
Итак, в библиотеке Онегина героиня постигает характер героя. О нет, никакого суда она над ним не творит! Да и за что судить его? За то, что он поступил с ней так, как и должен поступить порядочный человек? За то, что, повинуясь неумолимым законам, он убил на дуэли друга, законно спасая честь?
Нет, просто он был не тот, за кого она, по наивности, его принимала. Его подражание она сочла истиной? Значит, здесь пародия? Нет же, нет, конечно, здесь не пародия, а трагедия, и Онегин не обрёл никакого счастья, накинув на свои русские плечи модный подражательный плащ Чайльд-Гарольда.
Он с особой тщательностью подбирал состав онегинской библиотеки, чтобы этим объяснить его: Локк, Юм[387], Вольтер, Руссо, Гельвеций, Гольбах[388], Дидро, Фонтенель, Робертсон — все Запад, Европа!
Может быть, составить альбом Онегина — обыкновенного русского модника, истолкователя чуждого для России лексикона?
Или ещё:
Над всем этим ещё следовало много думать и работать. Во всяком случае, теперь стало ясно, что «Путешествие Онегина» нужно выделить в совершенно самостоятельную главу.
...Решили осуществить поездку на пироскафе в Кронштадт. В несусветную рань, в девять часов утра, на Английской набережной у завода Берда, владельца невских пароходов, собралась шумная, нарядно разодетая компания: сам Алексей Николаевич Оленин, его младший сын Алексей, которого так и величали Junior, его младшая дочь Анна, Пушкин, Вяземский, Грибоедов, известный художник Доу и знаменитый изобретатель и путешественник Шиллинг[389].
385
387
388
389