Когда-то вся эта усадьба казалась ему большой, вместительной. Но нет, поместье молдавского боярина было куда богаче. А новые дачи на побережье под Одессой казались просто дворцами!.. Здесь же лишь небольшой деревянный дом, крытый и обшитый тёсом, с трубами нескольких печей, крыльцами и низкими окнами. С одной стороны двора — домик няни, банька, погреба, с другой — кухня, людская, контора... Здесь предстоит ему жить. Изменилось всё вокруг или он изменился? Боже мой, он уехал одним человеком, а вернулся другим. Целая жизнь — сложная, многоликая — протекла за несколько лет. Он покинул Петербург, не издав ещё «Руслана и Людмилу», а теперь имя его знает вся Россия.
В сопровождении родителей, брата и сестры он прошествовал по комнатам. Вот знакомые портреты на стенах. Вот книжный шкаф, круглый стол и напольные высокие часы английской работы. Вот изразцовые голландские печи по углам, цветастый холст-набойка в спальне родителей, диван и мохнатые моськи среди вышивок и подушечек в спальне Ольга. Вот зальце с бильярдом в углу, зеркалами и застеклёнными дверями на балкон. В этот уже предвечерний час воздушными и бескрайними предстали с балкона мирные заречные поля, озёрная гладь, мельницы, погосты, перелески и холмы.
Тяжело затопал сапогами Никита.
— Куда тащить-то?
Вещей было немного, но в самом деле, какую комнату пожелает занять Александр Сергеевич?.. Ах, ему всё равно! Тогда не хочет ли он справа от прихожей — комната свободна? Он хочет. Эй, люди!
Квадратная небольшая комната с камином, с зеленоватыми обоями до самого потолка двумя окнами глядела во двор. Вот и прекрасно! Эй, люди! Из каких-то чуланов и сараев потащили через двор письменный стол, кровать под балдахином, диван, кресла, этажерки, полки...
Лёвушка не отходил от него.
— Это что?
В чёрном строгом ящике лежала дуэльная пистолетная пара лучшего парижского мастера Лепажа.
Из портфеля Пушкин вынул бумаги, тетради, письменный прибор и разложил их на столе.
Лёвушка то касался его руки, то заглядывал в глаза, то рассматривал листы. Он был братом знаменитого человека!
— Нас зовут к столу!
— Иди, я сейчас...
В одной из раскрытых тетрадей на измаранном листе теснились незавершённые строки. Одно слово, которое он долго не мог найти, сейчас пришло на ум. Чернил и перьев ещё не было. Он записал карандашом. Но то ли это слово? Он записал ещё одно.
Лёвушка просунул голову в дверь.
— Тебя все ждут!
За столом сидели уже при свечах.
— Мне недавно написал Жуковский[24], — со значением произнёс Сергей Львович.
Конечно же он знал о всех неприятностях сына. Объяснение было неизбежно, но не нарушать же радости встречи!
— Мы так ждали тебя, — сказала Надежда Осиповна.
— Как много ты повидал, узнал! — воскликнула Ольга.
— Я полагал, что ты непременно приедешь в Одессу, — обратился Пушкин к брату.
Но оттого, что не говорили о главном, всех сковывало какое-то напряжение. Сергей Львович приказал открыть бутылку шампанского. За Александра провозгласил он тост, за старшего сына! Четыре года!
Ill
Ночью он проснулся и услышал шум моря. Но это ветер и дождь шумели за окнами.
Он лежал и слушал, и мысли его перенеслись в Одессу. Он смотрит со скал на безбрежную стихию моря. Он бродит в порту среди нагромождений товаров, среди бражничающих матросов, среди суетливого и шумного торга. Он в сказочно прекрасном театре, где в ярусах лож, отяжелённых золотом и причудливой лепниной, полуобнажённые негоциантки обмахиваются пёстрыми веерами и блеск их округлых мраморных плеч соперничает с блеском огней, где звучат мелодии Моцарта и Россини[25]... И снова он у берега и вглядывается в даль, в дымку, в свободу, в неизвестность... Почему он не бежал? Почему позволил загнать себя в яму?
Ветер шумел, море неустанно накатывало волны — он снова уснул. И вот уже утро. Дождь перестал. Он прислушался — в доме царила тишина. Странно было лежать и знать, что после десяти дней непрерывной скачки на перекладных ехать больше некуда... Вспомнилась дорога.
В Чернигове на почтовой станции молодой проезжий, узнав его имя, ахнул и всплеснул руками. В Могилёве его отыскали офицеры Лубянского гусарского полка — слух разнёсся по городу — и устроили пирушку, носили его на руках и даже вознамерились искупать в ванне с шампанским... Всё это означало одно: всероссийскую славу. Душу обожгло волнение.
Но что же теперь делать? В Одессе с утра ждало оживление южного города... Теперь оставалось лишь вспоминать. И воспоминания явились ему в образах нескольких прекрасных женщин: Амалии Ризнич, графини Воронцовой, Марии Раевской[26] и ещё в одном отдалённом образе, о котором он почему-то всё чаще думал, — юной Таланьи, некогда им соблазнённой и оставленной в Петербурге... Но в его жизни было так мало счастья — мог ли он забыть тех, кто его любил, или кого он любил, или хотя бы о ком грезил...
Нет, но как начать день? Он привык к деятельности, к движению...
И вскочил с постели. Верного Никиты рядом не было: он ночевал в людской.
Но в доме не все спали. На балконе, греясь в лучах утреннего солнца, в плетёном кресле, с французской книгой в руках сидел Сергей Львович в длиннополом халате.
— Ты встал? — спросил он сына. — Как спалось в родном доме? А я — вот! — он жестом указал на заречные просторы, на зубчатую линию далёкого леса, на солнце, поднявшееся за Тригорским, на поблёскивающую озёрную гладь. С его рукава свисали шёлковые кисти. — Я слился с природой, я живу на природе... — Он по-прежнему отдавался поэтическим настроениям. — Иногда, знаешь, я чувствую себя эдаким героем Шатобриана[27], эдаким Рене... Кстати, книги со мной — и немало: могу предложить тебе...
Сын поблагодарил.
— Как только вышла «Руслан и Людмила», я тотчас поехал в лавку Слёнина[28]. — Раздражительный Сергей Львович сейчас был умиротворён. — Один экземпляр здесь — я могу показать... — Он приподнялся, но снова сел. — Надин ещё спит! — И он понизил голос. — И «Пленник» — всеобщий восторг. — Он внимательно посмотрел на сына. По правде говоря, он не ожидал от него чего-либо путного. Но успех был бесспорен. — В мнении Жуковского много лестного...
А Пушкин почувствовал досаду. Была область, в которую он допускал вторжение лишь немногих, а отец не принадлежал к этим немногим.
— Куда же ты de bon matin[29]? — В руках сына была железная палка.
— Я решил пройтись.
— Кстати, твои друзья... Дельвиг, Кюхельбекер, Пущин[30]... бывали не раз. Amis d’enfance[31], Орест и Пилад... — Удлинённое породистое лицо Сергея Львовича выражало мысль и чувство.
— Да?
Ах, Боже мой! Ему это и в голову не приходило: ведь он совсем неподалёку от Петербурга. Ему нельзя уехать, его могут навестить!
И он вышел во двор. Здесь было оживлённо. Бабы бегали из людской в кухню. Несли коромысло, из вёдер плескала вода. Садовник трудился у цветников.
А вот и Арина Родионовна — в тёмной ситцевой юбке, с тёмным платком на голове. Она и несколько дворовых баб отправлялись в церковь в Вороничи.
Женщины низко поклонились, а старушка, морща мясистые щёки в улыбке, подошла к Пушкину. Они были одинакового роста.
— Вот и погуляй, вот и лады. — Она увидела в руке у него палку. — А что, голубчик мой, невесел? — Няня тотчас постигла тревога любимца. — Ничего, голубчик, поживёте — и слюбится. — Она смотрела на него уже выцветшими от старости глазами, от которых расходились сеточки морщин. — Жизнь — она всюду жизнь... — сказала старушка тихим, задушевным голосом и пошла, мелко переступая ногами. Женщины потянулись гуськом за ней.
24
25
26
28
30
Дельвиг Антон Антонович (1798—1831) — барон, поэт, издатель альманахов «Северные цветы» и «Подснежник» и «Литературной газеты», ближайший лицейский товарищ Пушкина.