Выбрать главу

   — Будет, будет! И ждать писем от вас...

   — Но что в них вы найдёте?

   — Я найду строки, написанные прелестной вашей рукой. Но если бы ваши слова выразили то, что сейчас выражают ваши глаза!..

   — Боже мой, что же они выражают? Я вовсе не виновата...

   — Нежность. Я умру с тоски, я смогу думать только о вас. Мне будет чудиться ваш образ, ваши глаза, ваши полуоткрытые уста...

   — Перестаньте! Вы... вы... У меня кружится голова.

И в одно мгновение как-то странно всё изменилось.

Уже рядом с ним стояла не Керн, а Аннет, а Керн оказалась рядом с Алексеем Вульфом.

   — Что происходит? — спросила шёпотом Аннет. — Объясните мне, что происходит?..

Он перешёл на тот серьёзно-шутливый тон, который был обычен с ней:

   — Вот вы уезжаете в Ригу. Конечно, вы мечтаете одерживать победы... Ведь вам хочется одерживать победы?

   — Я живое существо.

   — Вам просто хочется замуж. И я вам предрекаю: вы выйдете замуж за улана.

   — И очень хорошо. И забуду вас. И буду наконец счастлива. — Она смотрела на него, а он видел, как Алексей Вульф позирует перед Анной Керн.

   — Мне остаётся пожелать вам счастья, — сказал он равнодушно.

   — Потому что у вас сердце пусто! — воскликнула Аннет.

   — Что делать, я так устроен: могу вспыхнуть, но не могу долго гореть. Следовательно, я не могу никому принести счастья. Но меня заботит не моё, а ваше счастье.

   — С какой же это стати?

   — Просто я хочу дать вам на дорогу совет. Ветрены будьте только с друзьями-мужчинами. Они, может быть, сумеют воспользоваться вашей ветреностью, но и только. А подруга непременно постараются навредить вам — хотя бы потому, что они не менее пусты и болтливы, чем вы сами...

   — Я не могу с вами разговаривать. Вы злой. Разговаривайте с Анной Петровной. Ведь вы хотите говорить с ней? Вы только и грезите о том, чтобы побыть рядом с ней... А она не с вами, а с моим братом. О, я прекрасно всё вижу! Желаю успеха.

Уже смеркалось, зажгли свечи, когда Анну Керн попросили спеть. Алина Осипова села аккомпанировать. Анна стала рядом. При мерцающем свете свечей её обнажённые плечи отражались в тёмном глянце фортепьяно.

И вот она запела негромким, хорошо обработанным голосом баркаролу на слова Козлова[196] «Венецианская ночь»:

Ночь весенняя дышала Светло-южною красой, Тихо Брента протекала, Серебримая луной.

Восторг переполнил душу Пушкина. Что за звуки! И слова! И живая прелесть! Всё слилось воедино. Он не мог отвести глаз от этой женщины.

   — Почему бы не прогуляться? — предложила менее восторженная Прасковья Александровна. — Почему бы нам не съездить, Александр, например, к вам, в Михайловское?

Тут же по её приказанию поданы были два экипажа. В один села она с сыном и Зизи, в другой — Пушкин, Анна Керн и Аннет Вульф.

Что-то мешало говорить. Некоторое время слышался лишь стук колёс, скрип осей и цоканье копыт.

   — Вы настроены торжественно, — грустно сказала Аннет. — Где же ваши сарказмы? Почему вы не называете луну глупой репкой?

   — J’aime le lune guand elle eclaire un bean visage[197], — ответил Пушкин.

Анна Керн будто не расслышала.

   — Какой запах с полей!.. — с чувством сказала она.

Приехали. Разбившись на группки, пошли бродить по парку. Пушкин вёл Анну Керн.

   — Вот сюда, в эту аллею... — возбуждённо говорил он. — Я буду вспоминать: она гуляла здесь, она сидела на этой скамейке...

   — У вас поэтические грёзы, вам хочется писать стихи.

   — Стихи? Нет... Может быть...

Звенели птичьи голоса. Даже в сумраке зелень казалась пронзительно-яркой. Терпкие запахи дурманили голову.

   — Ваши стихи... — говорила Керн. — В них какая-то сладость, нега, необыкновенные чувства!..

   — Но неужели в вашем сердце нет для меня тайной нежности, порыва, влечения?

   — Ваши стихи... В них высокость и красота — всё то, что так безуспешно искала я в жизни.

И чем больше говорила она о поэзии, о прекрасном, тем больше возбуждалась и чаще поглядывала на высокого красивого Алексея Вульфа, который шёл впереди рядом с матерью.

   — Боже мой, — сказал Пушкин, — сколько глупостей я готов наделать! Зачем вы приехали? Нет, зачем вы уезжаете?

   — Ну, хорошо, если стихов вам не хочется, создайте же, по крайней мере, словесный мой портрет, — ответила она.

   — Но это невозможно!

   — Почему?

   — Где взять нужные слова?

   — Всё же и вы решили быть любезным...

   — Я бы сказал так: хотите знать, что такое госпожа Керн? Она изящна, она всё понимает, она легко огорчается и так же легко утешается, у неё робкие манеры, но она способна на смелые поступки... Но не это главное. Главное, она чудо таинственной привлекательности. Вы довольны?

   — Ну ещё, ещё. Я слушаю.

   — Для неё мало кто что-нибудь значит, разве лишь на минуту займёт её воображение. Когда глаза её смотрят с пронизывающим и сладострастным выражением, их взгляда никто не может выдержать спокойно... Вы довольны?

Всё же пришлось вернуться к экипажам.

   — Я приду утром вас проводить, — сказал Пушкин.

Экипажи тронулись.

Хладнокровный Алексей Вульф проникся состоянием прекрасной своей кузины. В темноте экипажа он положил руку на её мягкое бедро. Она вздохнула. Он придвинулся ближе.

Когда в Тригорском все улеглись, они встретились у дверей чулана вблизи заднего крыльца. На куче старых одеял и тюфяков она страстно отдалась ему.

...Вернувшись в свою комнату, Пушкин зажёг свечу и сел за стол. Он трепетал от наплыва чувств. Но плотское, жадное, тленное, душное, смертное исчезло — и полились стихи.

Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолётное виденье, Как гений чистой красоты.

Это было о первой их встрече в 1819 году у Олениных. Но дальше он повторил — уже мастерски, новыми словами — то самое, что когда-то написал в стихотворении, обращённом к ней же: поэт не живёт, а дремлет, но вот он встретил прекрасную чистую женщину, и к нему вернулись вдохновение, чувство красоты и счастья жизни.

Вошла Ольга Калашникова: как всегда, она дожидалась своего времени.

Что? Зачем? Сейчас? Нет, она пришла не вовремя!

Но она стояла смиренно.

   — У вас печаль, сухота, Александр Сергеевич, — сказала Ольга тихо.

Он не ответил. Обиженная девушка заплакала. Ему сделалось жаль её. Посадив себе на колени, он погладил её по русым волосам.

   — Ну, иди, — сказал он. — Иди, я сегодня занят.

Она, тихо ступая, вышла.

В комнате ещё долго горела неяркая свеча.

XXXII

Прогулка в первой половине августа 1825 года.

К вечеру мошкара вилась над дорогой лёгким пологом и вдруг таяла и исчезала в токах нагретого за день воздуха.

С полей возвращались жнецы — потные, усталые, кто с серпами в руках, кто с узелками за плечами. Oral шли нестройной ватагой в лёгких своих полуодеждах, что-то разноголосо распевая, и разбредались у околицы.

Он соскочил с коня — тотчас рядом оказался русоголовый парень и ловко подхватил лошадь под уздцы.

Улыбаясь, они смотрели друг на друга. Парень держался просто, свободно, был рад угодить и готов был исполнить решительно всё. Он ждал повелений, но Пушкин лишь внимательно глядел на него. Потом спросил:

   — Жара?

   — Так кто ё знает, — ответил тот и тряхнул головой. У молодого барина и у парня в улыбке сверкали зубы.

   — Да ведь жара!

вернуться

196

Козлов Иван Иванович (1779—1840) — поэт, переводчик, в 1821 г. потерял зрение.

вернуться

197

Я люблю луну, когда она освещает прекрасные лица (фр.).