Кроме того, когда поведение человека в разных жизненных обстоятельствах или его грех связаны с его взглядами на жизнь, когда он убежден, что другие обязаны его признавать, его слушать, тогда он должен уйти из монастыря на следующий же день. Исправиться он не может, если не понимает, что монастырь — это место, где никогда не должно быть «по-моему», но всегда по воле ближнего.
Итак, если человек имеет собственный взгляд на вещи и образ мыслей, проистекающий от неисправимости его воли, или если в нем с самого начала проявляются определенные состояния, которые он не в силах контролировать, то он не может стать монахом. Впрочем, когда у него есть расположение победить свою немощь, тогда из бессильного он становится сильным, но тому, кто этого не хочет, или не понимает, или не может, монахом стать невозможно. Если же он им станет, то сам будет мучиться и в конце концов уйдет, а монастырь очень сильно из-за него пострадает.
Новоначальный послушник становится причиной соблазнов в монастыре тогда, когда он не подчиняется старшим, постоянно жалуется и возмущается, что эпитроп его невзлюбил. Он не понимает, что отношение к нам людей зависит от их душевных качеств, а не от того, любят они нас лично или нет.
Или приходит в обитель кто-нибудь, чтобы стать послушником, и после первой же панкиньи жалуется игумену: «Отче, сегодня меня уморили. Все мне давали какие-то поручения, я изнемог от усталости». Зовут старшего по послушанию и видят, что послушник, оказывается, прав… Подобные случаи являются соблазном для монастыря. И не имеет значения, прав послушник или нет. Горе обители, если всякий раз на него будет тратиться время, чтобы выяснить, виноват он или не виноват, прав или не прав. Он должен уйти из монастыря. У тележки, для того чтобы ею можно было пользоваться, колесо должно вращаться легко. Так и монах должен быть удобоподвижным, гибким, чтобы он мог жить везде и, что более важно, чтобы он ни для кого не создавал проблем. Если он создает проблемы, то не имеет значения, прав он или не прав, потому что в монастыре не ищут справедливости, в нем нет правых и виноватых.
Итак, в обители могут остаться только люди легкие в общении, которые умеют уживаться с другими и не создают проблем. А если кто-то сегодня говорит: «Старче, у меня болит поясница», на следующий день:
«Я расстроен», на третий: «Я не пошел в церковь, потому что меня занимали помыслы», то такому мы скажем: «Ты хороший человек, святой, тебя хранят ангелы, но пойди в какой-нибудь другой монастырь». Мы должны оберегать свою обитель, чтобы она не наполнилась проблемами.
Соблазны исходят в особенности от тех людей, которые не хотят служить, но хотят, чтобы другие их любили, о них заботились. Таким людям ни в коем случае нельзя становиться монахами. Если же станут, то им будет казаться, что монастырь постоянно осложняет их жизнь, и наконец они уйдут. Так что те люди, которые хотят любви, понимания, внимательного или доверительного отношения к себе, могут стать святыми в каком-нибудь другом месте, но не в общежительном монастыре.
Преподобный Антоний прибегает к столь решительным мерам для того, чтобы, с одной стороны, в монастыре сохранилось единство, а с другой — чтобы не подвергся осуждению сам человек, который проходит монашеский искус. Мы испытываем его не только ради пользы братства, но и ради его собственной пользы. Монастырь несет ответственность: нельзя принимать человека в монашество опрометчиво, нужно рассудить, полезно ли ему стать монахом, не будет ли ему это во осуждение. И, конечно, важно учитывать, принесет ли его принятие в монашество пользу братству, то есть послужит ли укреплению духа единства в обители.
Если нужда потребует отправиться в город, не выходи один. (17)
Нет более безобразного зрелища, чем монах, находящийся в миру один. Когда кто-нибудь из монахов шел в город, он шел всегда вместе с другим братом.
Такой вывод можно сделать из монашеских правил. Кроме того, предусматривались и причины, по которым можно было выйти в мир. Теперь выход монахов и мир совершается с гораздо большей легкостью и есть монахи, которые почти каждый год выходят за пределы монастыря, будто берут отпуск, как и миряне; мы не говорим о тех, кто может выходить в мир и более одного раза в год, отчего душа их уловляется мысленными зверями.