А ведь за этот период, когда складывалось и развивалось государство русских, сколько возникло, а потом раскрошилось и сгинуло в небытие могущественнейших стран: Византия, империя Чингисхана, Тимура, Оттоманская империя. Мы оказались крепче.
Много мрачного и трудного было в судьбе нашего народа, но в конечном итоге история нашей страны шла по линии восхождения вверх, к прогрессу, росту, обогащению.
И хотя богатства распределялись неправильно — все создавалось руками простого народа, а пенки снимались угнетателями, — все же с общим ходом прогресса какие-то крохи перепадали и на долю эксплуатируемых классов.
Очень важный показатель уровня жизни — жилище. Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву» описал убогие избы беднейших крестьян. Но убожество или роскошь — понятия относительные, изменяющиеся в ходе прогресса. Описанные Радищевым избы построены на поверхности земли, а наши предки-славяне жили в полуземлянках (сборник «Славяне накануне образования Киевской Руси». Академия наук СССР, 1963). По сравнению с такой полуземлянкой любая крестьянская хата кажется удобным дворцом. Вот насколько вырос уровень жизни за одно тысячелетие.
Крепостному крестьянину в XIX веке жилось легче, чем холопу в Древней Руси. «Русская правда», свод законов XI–XII веков, оценивал жизнь смерда (крестьянина) в пять гривен. Убьешь смерда — плати его хозяину полтинник, вот и вся недолга, нет больше никаких претензий. В дальнейшем складываются иные представления о человеке.
Весь ход исторического процесса показывает, что мы живем лучше предков, и позволяет надеяться, что наши потомки будут жить лучше нас.
Странно читать в наше время восхваление седой патриархальщины, изображение далекого прошлого светлым раем, а всей последующей истории — бессмысленным разрушением благ природы. Тут звучит проклятие прогрессу, проклятие самой жизни, ибо жизнь и прогресс связаны неразрывно, они неотделимы.
Такое преклонение перед древностью М. Горький в «Климе Самгине» назвал стремлением «вернуться в дураки».
Оглянитесь вокруг, и вы увидите результаты огромной созидательной работы многих поколений людей: поля, дороги, мосты, плотины, электростанции, линии электропередач, трубопроводы, города с улицами, домами и сложнейшими системами подземных коммуникаций, заводы, рудники. М. Горький писал: «Человеку и слава за это, перед ним и восторг, ибо это сила его воли, его воображения неутомимо претворяет бесплодный кусок Космоса в обиталище свое, устрояя Землю все более удобно для себя».
Самым главным в истории человечества было не его отношение к природе, а отношения между самими людьми, устройство общества. Перед нами стоит задача создать на земле такое общество, при котором перестало бы тяготеть над нами самое страшное из наследий прошлого — вóйны.
90-е годы XIX века были периодом тяжелых народных бедствий и темных суеверий. Засуха 1891 года, недород хлебов, голод, холера потрясли сознание людей. Простой и малограмотный народ верил, что холеру напускают врачи, образованное общество верило, что засуха явилась результатом вырубки лесов, а прежде засух якобы не бывало. То и другое было суеверием. Н. С. Лесков, писавший в 1892 году и о том и о другом, справедливо отметил: «Степень легковерия и безрассудства на том и на другом конце общественной лестницы получается как бы одинаковая».
Мнение о том, что вырубка лесов и распашка степей иссушили климат Русской равнины, разделили крупные ученые А. И. Воейков, И. А. Стебут, В. В. Докучаев. Потрясенный тяжким народным бедствием и отдав дань господствовавшим в тогдашнем обществе настроениям, Докучаев в книге «Наши степи прежде и теперь», вышедшей в 1892 году, признал, что «наша черноземная полоса, несомненно, подвергается, хоть и очень медленному, но упорно и неуклонно прогрессирующему иссушению».
Писатель Н. С. Лесков, никогда не подчинявший свою мысль никаким модам, в том же 1892 году напечатал свое потрясающее произведение «Юдоль». В детстве он пережил засуху 1840 года, запомнил ее и описал через 52 года.
В предисловии к «Юдоли» писатель указал, что «ужас» голодовки 1891 года «очень слаб в сравнении» с прежними бедствиями, отмеченными в истории и в древних летописях, что, помимо голодовок, известных истории, «у нас были голодовки в позднейшей поре, которую в литературе принято называть глухою порою, — и они не описывались… тогда тоже случались неурожаи, но о них могли знать лишь министры да разве сама голодающая масса». В конце XIX века появилась гласность, газеты сообщали о событиях, поэтому засуха 1891 года, о которой впервые заговорили громко, произвела впечатление первого и небывалого стихийного бедствия.