Дело, конечно, не в словах, а в практической деятельности. Тюрмер беспощадно вырубал жиденькие осиннички да ольшаники и на освободившемся месте создавал прекрасные сосновые и еловые насаждения. Они дошли до наших дней, и вот теперь скромного лесничего признают крупнейшим лесоводом XIX столетия и подлинным преобразователем природы.
Он посадил также много лиственницы. Сейчас эти быстрорастущие и в то же время долговечные деревья вступили в лучшую пору зрелости и достигли исполинской величины. Стоят темнокорые цилиндры высотой в 42 метра. Ровные они и гладкие, без единого сучка. А на самой верхушке торчат во все стороны могучие ветви с темно-зеленой хвоей. Формой эти диковинные лиственницы не похожи ни на какое другое дерево, кроме разве экзотической кокосовой пальмы: голый ствол и большой пучок перьев на макушке.
Сказочный древостой! Если измерить объем стволов, растущих на одном гектаре, получится тысяча двести кубических метров. В наших обычных лесах запас древесины на гектаре бывает по 200–300 кубических метров. Цены нет такому лесу. Глядишь на это диво и убеждаешься, что человек умеет лучше выращивать, чем природа.
А в ближайших окрестностях Москвы состояние лесов совсем иное. Оно значительно хуже.
Почему же в оберегаемом от топора защитном кольце столицы мы за последние 20–25 лет были свидетелями массовой гибели древостоев и образования пустырей? Такая картина наблюдалась, например, в Лосином острове — самом обширном лесном массиве ближнего Подмосковья, в Балашихе, Кучине, Кускове и во многих других местах.
Не знаю, как сейчас, а три года назад, проезжая на электричке с Ярославского вокзала, я видел в дальнем конце Сокольников голые, почерневшие сучья мертвых деревьев, без единого листка. И это среди лета, когда деревья по законам природы обязаны зеленеть. Какое же это «зеленое защитное кольцо», если в нем так много обезлиственных и почерневших древесных трупов!
У нас существует обывательское наивное мнение, что достаточно причислить лес к первой группе, объявить заповедником, запретить в нем рубки и вообще не трогать — и он якобы вечно будет существовать в самом прекрасном виде.
Нет, этого мало. Надо еще вести в лесах работу. И особенно большой работы требуют такие трудные леса, как пригородные.
А трудные они потому, что существуют рядом с огромным числом людей, заводов, построек, дач, и условия их существования не совсем обычны.
Леса, нафаршированные дачными поселками, городами, заводами, леса, где толчется много народу, — это уже не леса, а нечто совсем иное. Если лес застраивается дачами, то деревья перестают быть лесом и становятся уличным озеленением дачного поселка. А это меняет условия их существования.
Летом у меня в Москве гостила орава племянников, и на мне лежала забота их занимать, чтобы не скучали. Ну, конечно, первым делом знакомились с московскими достопримечательностями и порядком погоняли по столице. Наконец я им сказал:
— В Третьяковке были. Кремль смотрели, новый университет видели, в музеях были, по реке на теплоходе катались. Куда бы еще сунуться?.. Поедем теперь в лес!
— С удовольствием.
— Только, — говорю, — постараемся сочетать приятное с полезным. Будем не просто гулять, а станем изучать жизнь леса, постараемся понять, что такое там происходит.
Мои ребята поморщились:
— Изуча-а-ать? Ты, дядька, мучитель рода человеческого! Мы всю зиму учились, недавно с экзаменами расквитались, а ты предлагаешь сверхпрограммные уроки. Мы отдали делу время, настал для нас потехи час.
Пришла мои очередь опечалиться. Ведь вот все говорят про лес, и никто не откажется туда поехать, а не желают изучать и понимать. Даже мои собственные племянники.
— Ну, — говорю, — коли вы такие лодыри и лень вам лишний раз мозгами шевельнуть, ничего не поделаешь. Поедем гулять. Хотел вас свезти в хороший лес, да долго туда ехать. Ради простой гулянки я не согласен толкаться в переполненных поездах. Выберем место поближе. Наливайте в термос чаю, собирайте в сумку еду!