Из провала тянуло смрадом, но не тем, уже привычным, застоявшимся воздухом, что наполнял коридоры, а сладковатой гнилью. Факел высветил камеру, в которую и вёл провал – пол камеры оказался гораздо ниже уровня коридора. Бегущие по сырым камням отблески огня высветили виновников шороха – крупных, упитанных крыс, шарахающихся по углам от неожиданного света. На полу валялись розовато-серые куски. Крысиная добыча.
Герхард протянул руку с факелом дальше в проём – и увидел источник пиршества грызунов.
На полу под провалом, далеко внизу, лежал человек... вернее, то, что когда-то им было. Видимо, узник пытался вскарабкаться к проёму по отвесной стене – кладка над ним была испещрена тёмными пятнами и изрезана царапинами. Должно быть, последнее «восхождение» оказалось роковым, и сейчас несчастный лежал на полу, неестественно вывернувшись. Кончики судорожно вытянутых пальцев тянулись к стене, будто она, его убийца, обещала спасение. С потолка камеры срывались капли и падали узнику на лицо.
Тень метнулась по полу – одна из крыс безбоязненно подбежала к телу и вгрызлась в то, что когда-то было ногами несчастного – жуткое месиво из мяса, обломков костей и обрывков ткани. И тело узника вдруг дёрнулось, а из почерневшего рта исторгнулся стон.
Герхард отпрянул. Сдерживая тошноту, он воткнул факел в кольцо на стене и на негнущихся ногах побрёл дальше – как можно дальше от ужасающей иллюстрации безжалостности слуг Господних.
Этот коридор, как и предыдущий, закончился тупиком. Инквизитор развернулся и почти побежал обратно, стараясь поскорее проскочить мимо ужасного проёма и не думать о том, что могут скрывать другие провалы.
Следующий проход оказался братом-близнецом предыдущего. Те же редкие факелы, те же проёмы в стенах. И – неожиданно просторная камера, отделённая толстыми прутьями. Один из факелов висел напротив неё, и сквозь частокол железа Герхард увидел вдову.
– Мота! – негромко позвал он, приближаясь.
Вдова подняла всклокоченную голову. Кутаясь в грязное платье, она сидела на полу посередине камеры, и узилище казалось чересчур просторным для её тощего тела. Странно просторным.
– О… – её рот округлился, а в глазах появилось осмысленное выражение.
– Мота, я…
Герхарда прервал громкий хруст. Вдова вздрогнула и втянула голову в плечи, сжимаясь в комок, а инквизитор к своему ужасу увидел, как стены камеры сдвинулись.
Он быстро оглядел решётку – и мгновенная надежда улетучилась. Всё тот же замок под ключ сложной формы. Мота с надеждой смотрела на него.
– Что значит двенадцать? Что ты пыталась мне сказать? – шёпотом спросил он, отводя глаза.
– Я никогда не была замешана в делах богохульных, – заплакала вдова, – я ни…
– Я ни в чём тебя не обвиняю, – попытался успокоить её Герхард. – Я просто хочу узнать.
– Вы всегда так говорите – а потом сажаете людей в темницы! – с неожиданной ненавистью выкрикнула Мота.
– Тише! – Герхард обернулся, но коридор был пуст.
– И вы уже меня осудили и бросили тут помирать! – она всхлипнула, размазывая по лицу мутные слёзы и сопли.
С противным, режущим слух хрустом стены камеры сдвинулись ещё на пол-локтя.
– Выпустите меня, я всё вам скажу! – завопила несчастная.
– Я не могу, – устало произнёс инквизитор.
Мота обречена. Даже если он чудом вскроет замок, эта умалишённая переполошит всю крепость.
– Скажу всё-всё, что захотите услышать, то и скажу! – ныла вдова, прижимаясь к решётке.
– Прости, – Герхард в последний раз взглянул на Моту – от несчастной явно не будет никакого толку. – Я такой же осуждённый, как и ты.
Он развернулся и скрылся в темноте.
– Антонио! – донеслись до него скулящие всхлипы.
Пробираясь по коридору, Герхард старательно душил в себе голос совести. Мота не протянет и дня. Даже если её вытащат из каменной душегубки, пыток она не переживёт. Но, скорее всего, о ней просто забудут – особенно теперь, когда привёзший вдову дознаватель мёртв, а донос на его покровителя наверняка уже лежит на столе епископа.