– Отец Ульрих?
– Да-да, господин, – пастырь внезапно стал самой подобострастностью.
– Вы помните о том, что ваш сан накладывает на вас определённые обязательства?
– Разумеется, но и вне всякого сана я…
– Само собой, – прервал его Ингер, – и главное из этих обязательств – быть примером. Не мне учить вас смирению и христианским добродетелям. А теперь скажите мне – в чём дело?
– Простите, господин, я не…
– Вы прекрасно понимаете, о чём я говорю.
Ледерсены охотника подняли облачко пыли, когда Готтшальк шагнул к священнику. Тот дёрнулся, пытаясь отшатнуться, но вовремя опомнился, застыв изваянием. В душном мареве недвижно повисли полы сутаны.
– Вам не пришлась по душе моя помощь крестьянке, – Готтшальк смотрел священнику в глаза, и кончики ножен, выглядывавшие из-под полураспахнутой котты, почти касались одежд Ульриха. Облачко пыли медленно оседало.– Так ведь, святой отец?
– Я-я… – выдавил Ульрих, облизнув губы тонким языком. Из его рта пахло луком. – Я не могу судить о поступках другого человека, – наконец нашёлся он. – Эти люди – наши овцы, и долг наш – пасти их как овец…
– И стричь их шерсть, а овец заблудших возвращать в стадо, – тихо закончил Готтшальк, – всё верно, святой отец. И пастырь не должен сбиваться с дороги, так ведь?
– Так говорят нам отцы Церкви.
– Иначе овцы пойдут за ним следом неверным путём, – охотник сделал шаг назад. Ульрих шумно выдохнул. – Так вот, отец, долг служителей Священного трибунала – пасти вас, пастырей, вместе с вашим стадом, не делая различий между пастухом и овцами. И той же цели служу я, пусть и не будучи одним из братьев-инквизиторов. Ибо дьявол неразборчив, и козням его подвластны все мы.
– Господи спаси, – тут же перекрестился Ульрих.
– Вы, конечно, уже готовы к завтрашней проповеди, – произнёс Готтшальк с нажимом на «готовы». – Помните, я по-прежнему рассчитываю на вашу помощь. Если, конечно, наши цели всё ещё совпадают.
– Я всецело в вашем распоряжении, господин, – смиренно произнёс приходской священник, повторно осеняя себя крестом.
– Надеюсь на это, святой отец.
Когда за Ульрихом закрылись тяжёлые двери церкви, Готтшальк не спеша обошёл вокруг строения, привычно отмечая расположение окон (по одному на северную и южную сторону), осматривая алтарную апсиду с потемневшей крышей-конхой и две крохотные башни, приткнувшиеся по бокам от входа. Южное окно было забрано решёткой, за которой угадывался цветной витраж – немалая редкость для скромной деревенской церкви. Северное окно, закрытое простым мутным стеклом, выглядело достаточно широким, чтобы в него мог пролезть взрослый мужчина.
Но опасность не всегда исходит от мужчин – порой женщины, эти коварно-притягательные создания, обводят нас вокруг пальца, лишая самого сильного его силы, и самого умного – его ума… Козни ли это дьявола, или сама природа этих созданий такова? О, несомненно одно – даже если нечистый не приложил лапу к творению их, он испортил их своим пагубным влиянием после…
Ингер хмыкнул. Прекрасные слова для завтрашней проповеди отца Ульриха.
Не найдя больше ничего интересного, охотник закончил неторопливый обход и двинулся прочь по деревенской улице. В небольшом даже в лучшие времена, а ныне полузаброшенном поселении ему отвели не самый плохой угол. Хозяин, крепкий мужик с ватагой ребятни и молодой женой, поддерживающей округлый живот, уже перебрались на соседнее подворье, заняв более просторный пустой дом. На дворе мычала пятнистая корова, которую утром пришла выдоить старшая дочь хозяина. Трогательно покраснев и не смея поднять глаз, она вручила охотнику крынку с молоком и убежала – он даже не успел толком разглядеть её лицо.
Пегая Ромке отдыхала в стойле после двухдневного путешествия из города. Входя на двор, Ингер услышал её ржание – кобыла почуяла хозяина.
День клонился к вечеру, и новая крынка с молоком уже ждала охотника, заботливо отставленная в тень под стеной. Готтшальк поднял крынку и отправился на конюшню.
Ромке встрепенулась, завидев фигуру вошедшего. Ингер похлопал кобылу по гладким бокам и поднёс крынку к влажному носу. Ноздри дёрнулись, шершавый язык устремился в жирную белую жидкость.