– Ты пойдешь к своему грязному, вонючему отцу и скажешь, чтобы прислал сорок амфор сладкого фалернского в святилище Феба-Аполлона. Великие пить хотят.
– Я пойду к своему грязному, вонючему отцу и скажу…
– Иди!
– Не останешься ты без вина, великий, – устало сказал Катон и вдруг зевнул, широко и шумно. – Скучно. Ты прав, Василид, – это черви, но давить их – тоже скучно.
3
Катон шел по улице, сопровождаемый любопытными, чуточку испуганными взглядами. Обрывки фраз, произнесенных сдавленным шепотом, доносились до его ушей:
– Мист![8] Посвященный мист Аполлона!
– Такой молодой, и уже мист?!
– Тише, тише… это же Катон.
– Марк Порций Катон? Потомок того самого?[9] Разрушителя Карфагена?
– Да тише ты! Порчи захотел? Щелкнет пальцами – и привет!
… Камень, жара и пыль – это Рим. Миллионный город, прожаренный солнцем, собирал толпы вокруг фонтанов, дающих лишь временное облегчение. Те, кто мог себе это позволить, устремлялись к общественным садам, где в тени и прохладе трактирщики раскинули свои навесы. Катон нашел уединенное местечко под таким навесом и устало сел на скамью, прислушиваясь к пустоте, медленно растущей в его груди. «Радость ушла… радость ушла… – билась в голове надоедливая мысль, а ей вторила другая: – Украли радость…»
Суетливый трактирщик подскочил и затараторил:
– Такая честь, такая честь… для тебя все бесплатно, заказывай что хочешь!
– Вина.
– Холодной воды? У меня ключевая, со льда…[10]
– Не надо.
Трактирщик не уходил. Опять! Одно и то же…
– У тебя есть конкурент, – уверенно заговорил Катон и обвел глазами окрестности. – Вон его шатер…
По мгновенной бледности трактирщика Катон понял, что попал в точку. Он продолжил, добавив в голос немного льда:
– Ты хочешь, чтобы он умер?
– Нет, нет, – замахал руками трактирщик, – этого совсем не нужно…
– Пожалуй, я пойду отдыхать к нему…
– Не надо, господин, – трактирщик стал совсем серым от страха, – здесь тебе будет спокойней…
– Проследи за этим. А если напьюсь… знаешь, куда меня отнести?
– Знаю, господин.
И Катон действительно напился.
4
При храме Аполлона тайно собирались жрецы разных храмов Рима, что было нарушением закона, запрещающего тайные собрания. Не исполнялся также и закон, согласно которому на любых собраниях должен присутствовать представитель Римского Народа. Впрочем, власти уже давно смотрели на такие нарушения сквозь пальцы.
Если бы представитель пришел, он увидел бы много любопытного. Рядом с почтенными служителями традиционных римских, греческих и некоторых восточных богов сидели непонятно откуда взявшиеся жрецы запрещенных культов Молоха, Беленоса, Луга[11] и других, за принадлежность к которым полагалась смерть.
Участников ночных собраний объединяла принадлежность к братству высших магов. Хотя название «брат» меньше всего подходило к членам этого странного сообщества, девиз которого можно было выразить так: «Каждый за себя, и все против одного». Только необходимость координировать усилия по воздействию на внешний мир заставляла их собираться вместе.
Маги бродили по святилищу, угощались около уставленных яствами столиков и ждали, когда капитул братства закончит свое отдельное заседание. Конечно, это было унизительно, и некоторые участники собрания открыто возмущались, но… как-то вяло. Капитул терпели потому, что каждый надеялся когда-нибудь в него войти и получить вожделенную возможность унижать остальных.
Капитул состоял из пяти магов и главы не имел: подчиниться одному для остальных было бы уж слишком… Говорили по очереди, решения принимали только единогласно.
Очередь говорить выпала старейшему магу капитула, друиду Вигеториксу, тайному служителю Беленоса. Впрочем, в миру Вигеторикса звали Паниск[12] и промышлял он торговлей мулами. Белоснежную бороду, непременную принадлежность друида, он при этом отвязывал.
– Так он и вправду так хорош, как о нем рассказывают? – спросил Вигеторикс.
– Да! – ответил Василид. – Он совсем не ошибается и никогда не прибегает к иллюзии. Здесь, между своими, мы можем признаться, что половина всех наших чудес – обыкновенные фокусы…
– Что уж там половина, – хмыкнул краснобородый пуниец[13] Гамилькар, жрец Молоха, – почти все!
– Это у кого как, за себя говори, – жеманно огрызнулся Анаксимен, завитой и надушенный жрец Асклепия[14].
– Хи-хи-хи, – тоненьким голосом засмеялся кастрат Апепи, жрец Исиды[15], – а кто говорящую змею публике показывал?!
9
Среди римских аристократов было несколько семей, которые особо почитались в народе за наследственные добродетели (в римском понимании этого слова). К ним относились Сцеволы, Катоны, Бруты, Сципионы, Гракхи и.т.д.
11
Финикийские и кельтские «божества», требовавшие постоянных человеческих жертвоприношений.
12
15