– Горе наше горькое! Что нам теперь делать? Наша единственная коровушка… – услышал Танхум визгливый женский голос, но тут же отчаянное мужское причитание перебило:
– За что же мы так наказаны? Почему на нашу голову сыплются несчастья? Ни у кого не падают ни лошади, ни коровы… У них много… А у нас единственная коровушка околела!
«Неужели у Заве-Лейба корова пала?…» – встревожился Танхум и, словно желая удрать от горя брата, круто повернул лошадей и въехал к себе во двор.
– Это наш дом, – сказал он Нехаме.
Ловко соскочив с брички, Танхум тут же выпряг лошадей, завел их в конюшню и вместе с Нехамой принялся за переноску домашнего скарба в хату.
Ему было очень досадно, что въезд его с молодой женой в Садаево был омрачен постигшей брата бедой.
«Боюсь, не к добру это», – беспокойно подумал он.
Впервые зайдя в дом, хозяйкой которого стала, Нехама огляделась вокруг, прикинула, где что поставить, заглянула в печь и вернулась во двор за остальными вещами.
– Куры, видно, сильно проголодались, – сказала она громко, чтобы Танхум услышал ее. – Надо их накормить.
Нехама вернулась в дом, собрала куски черствого хлеба, кой-какие остатки еды и бросила курам.
– Пуль-пуль-пуль! – разнесся ее певучий голос. Возясь в конюшне возле лошадей, Танхум услышал, как его молодая жена созывает кур, купленных им у бывшей хозяйки дома. Уезжая к невесте, он оставил у соседки корм для них.
– Не кормила их, наверно, сатана! – выругался вслух Танхум, увидев, как куры жадно клюют.
Танхум вспомнил, что так же звала кур Нехама, стоя на пороге своего дома, когда он впервые увидел ее. Ему приятно стало, что теперь она уже хозяйничает в его доме и дворе. Обуреваемый этими радостными чувствами, он побежал на чердак, набрал полный совок пшеницы и, спустившись, бросил курам.
– Пуль-пуль-пуль!
На зов хозяина, торопливо хлопая крыльями, сбежались куры и принялись клевать пшеничные зерна.
– Это все наши? – спросила Нехама.
– Наши, наши! – весело подтвердил Танхум. Увидев чужую рыжую курицу, он стал отгонять ее:
– Киш-киш-киш! Пропади ты пропадом!
Танхум с удовольствием наблюдал, как куры – его куры! – жадно клюют, и он подсыпал им еще немного пшеницы. Затем он направился в хату, Нехама следовала за ним по пятам.
Как ни тяжко было Танхуму сразу после свадьбы разлучиться с молодой женой, он все же решил, не откладывая, зайти к кому-нибудь, чтобы договориться о совместной пахоте.
– Боюсь, что прозеваю компаньона, – как бы оправдываясь, сказал он Нехаме. – У меня пока еще своего плуга нет, нужно с кем-нибудь спариться, а то останусь на бобах.
– Ну, иди, иди, – ласково сказала Нехама. – Только долго не задерживайся!
– Постараюсь.
Белое круглое лицо Нехамы покрылось румянцем, и она смущенно опустила глаза.
«Он мой муж», – с радостью внушала она себе, и от этой мысли все в доме вдруг стало ей близким и дорогим.
Танхум подошел к жене, нежно обнял ее и поцеловал. Она склонила голову и прижалась к его груди.
Несколько подвод, громыхая плугами и боронами, стремительно промчались мимо их дома. Жмуря глаза, Танхум поглядел на залитое солнцем окно.
– Жалко день терять, – спохватился он. – Пахать надо!
Сегодня днем он впервые припадет к черной груди земли с такой, же страстью, с какой прижмется ночью к груди молодой жены. Земля благословит его труд богатым урожаем и принесет в дом обилие, а она, жена, родит ему здоровых детей, чтобы они, когда вырастут, трудились на этой земле.
Танхум немного покрутился на улице, зашел в один двор, в другой, но никого не встретил.
«Надо ехать прямо в степь», – решил он.
Не заходя в дом, он пошел в конюшню, вывел лошадей и начал их запрягать.
– Еду в степь. Все уже давно там. Присмотри тут за всем, – сказал он жене, вышедшей во двор. – Гляди, чтобы все тут было в порядке.
Он положил на подводу мешок половы, немного отрубей, овса, сзади привязал ведро, огляделся вокруг, не забыл ли чего, и поехал в степь.
Кругом кипела работа. «Все заранее договорились, кто с кем будет пахать. А где я теперь найду компаньона? – думал он. – Разве только среди тех, у кого пахота не спорится, лошади пристанут и им нужна будет помощь, или среди опоздавших, как и я, не успевших с кем-нибудь договориться. Но как найти таких в степи? Будь у меня плуг, на кой черт они бы мне все понадобились? Мои лошади и сами потянули бы его. Такие справятся за четверых, а то и за шестерых…»
Проезжая мимо пахарей, Танхум заметил, как они смотрят на его лошадей. Какой-то низенький, худенький колонист, пахавший у самой дороги, с завистью сказал своему компаньону, шедшему за плугом:
– Ну и повезло же человеку… Еще как повезло… Шутка ли, такое богатство привалило! Такое приданое! Давно таких лошадей не видал…
– Орлы! Смотри, как летят! – крикнул кто-то издали. Танхум назло всем гнал лошадей во весь опор. Пускай они завидуют! Пускай лопнут от зависти!
Подъехав к отцовской земле, где в прошлом году была толока8, Танхум остановился. Он решил пока что вспахать хотя бы несколько десятин, которые Юдель Пейтрах еще не успел захватить в свои руки. А когда он окрепнет, станет на ноги, он отберет у Юделя всю землю своего отца.
«Отец уже все равно не сумеет ее обработать, – думал он. – Рахмиэл и Заве-Лейб голыми руками, без лошадки и без семян для посева, тоже ничего не смогут делать с ней. Выходит, что земля все равно будет пустовать, бурьяном зарастать, только суслики будут на ней плодиться. А у меня земля зацветет, заколосится».
Желая убедиться, действительно ли это отцовская земля и не ошибся ли он, Танхум оглядел все знакомые с детства приметы, пересчитал число гонов от околицы до того места, где была в прошлом году толока. Да, эта земля принадлежала отцу.
Вдруг откуда-то появился всадник. Он медленно ехал на неоседланном коне, держась руками за гриву. Когда он подъехал ближе, Танхум узнал в нем Гдалью Рейчука. Его черные глазки на маленьком, смуглом от загара лице возбужденно сверкали.
– Нашлась моя кобыла! – издали кричал он. – А я уж потерял надежду найти ее!
Подъехав к Танхуму, Гдалья соскочил с лошади. Увидев кобылу, лошади Танхума заржали, будто узнали ее. В ответ и та заржала.
– Ах ты Красотка! – ласково поглаживая свою кобылу, приговаривал Гдалья. – Почему же ты удрала от меня? Разве я тебя чем-нибудь обидел? И в такую горячую пору, в разгаре жатвы, взяла да исчезла. Хорошо хоть, что к пахоте отыскалась. Кажись, скотина, бездушная тварь, а стосковалась по мне. Только увидела меня – заржала. Обрадовалась, как ребенок… Стой, стой, Красотка!
– Где ты ее нашел? – прервал его Танхум.
– На хуторе, у одного хозяина. Он говорит, что она сама забрела к нему во двор. Где только я ни искал ее, чуть не всю степь обошел.
– Может, она в самом деле сама к нему пришла. Пить, может, захотела. Когда скотине наскучит стоять одной, она, конечно… Может, ты ее плохо привязал?
Танхум старался убедить Гдалыо, что лошадь сама ушла со двора, что никто ее не уводил. Он избегал разговоров о конокрадах, опасаясь, как бы невзначай не вспомнили о том воре, у которого стянул шапку с деньгами.
Гдалья глаз не мог оторвать от своей кобылы. Он настолько был поглощен ею, что даже не заметил лошадей Танхума. Это задело молодого хозяина.
«Подумаешь, тоже мне лошадь… – успокаивал он себя. – Копыта моих лошадей больше стоят,- чем его захудалая кобылка».
Наконец Гдалья пришел в себя и тут только увидел лошадей Танхума.
– Это твои? – спросил он. – В приданое получил? Да, лошади что надо! Теперь ты, Танхум, на коне! Кто может с тобой сравниться? Богатеем станешь…