Бухмиллер получил распоряжение комендатуры отправить в Гончариху новую партию жителей Миядлера. Зная, что из тех, кто был отправлен раньше, никто назад не возвратился, он постарался отобрать самых измученных, самых истощенных людей, с тем чтобы здоровых и трудоспособных сохранить для своего личного хозяйства. В список отправляемых он включил и номер 27 – Эстер Ходош.
– Поеду с вами, если не удастся вас отстоять, – сказала ей Марьяша. – Мы поедем вместе, или вы останетесь здесь, со мной.
– Кто знает, родная, куда нас увезут? – глубоко вздохнув, ответила Эстер.
Они всё надеялись на то, что Охримчук и Свидлер вывезут их отсюда, но от тех не было никаких вестей. Марьяша понимала, что не так-то просто подготовить людям убежище, а без такого убежища вывозить людей бессмысленно. Здесь же, думала она, Бухмиллер даст им возможность продержаться, чтобы обеспечить себя батраками.
Вот и сейчас, как ей ни противно было обращаться к Бухмиллеру, она быстренько оделась и побежала к нему ходатайствовать за Эстер.
Увидев Марьяшу во дворе своего дома, обрадованный Виля выбежал ей навстречу.
– Заходи, заходи, пожалуйста, – сказал он, вводя ее в комнату.
Он даже хотел предложить ей стул, но воздержался: как его ни тянуло к этой женщине, красота которой не поблекла даже от перенесенных за последние недели лишений, как ни был силен в душе Вили отзвук его юношеской любви, – Виля не хотел показать, что Марьяша ему и теперь нравится и что бледность и худоба сделали ее еще краше и желанней. Наоборот, ему хотелось дать ей почувствовать свою власть над ней, показать, что она всецело зависит от него. Ведь Марьяша держалась с ним последнее время еще более отчужденно и пренебрежительно, чем когда бы то ни было раньше, и это доводило его до бешенства.
– Чем я могу тебе помочь? – спросил он сухо и неприветливо.
– Я пришла по поводу отправки Эстер Ходош, – спокойно ответила Марьяша.
– Какая там еще Эстер? – бросил в ответ Виля. – Номер 27, что ли?
– Чего ты дурака валяешь, будто не знаешь, кто такая Эстер Ходош? – вспыхнула Марьяша.
– Я уже забыл еврейские имена, – нагло отозвался Виля.
– А для меня она не номер такой-то, а Эстер, и о ней я хотела с тобой поговорить. Ты как будто на днях отправляешь ее в Гончариху вместе с другими?
– Iawohl, да! – кивнул Виля.
– Тогда и я поеду с ней, одну я не отпущу ее.
– Worum so?23 – спросил Виля. – Эта старуха никакой пользы мне принести не может.
– А, вот как! Ты и из меня хочешь сначала выжать все соки, а потом уже отправить куда прикажут? Так уж лучше сразу же, теперь, вместе с Эстер! – возмущенно крикнула Марьяша.
– Никуда ты не поедешь, ты останешься тут, – вкрадчиво сказал возбужденный присутствием молодой женщины Виля и хотел было ее обнять, но Марьяша оттолкнула его.
– Ты же чистокровный ариец, а я еврейка, – насмешливо сказала она.
– Чего ты смеешься? Ты ведь знаешь, что я давно…
– Что? Что давно? – притворяясь непонимающей, спросила Марьяша,
– Ты хорошая, – льстиво начал Виля, – ты самая красивая из всех еврейских женщин. Краше я не встречал. Да ты вовсе и не похожа на еврейку… Зачем тебе эта старуха?… Пусть она поедет куда надо, а ты оставайся тут… Даже если еще потребуют партию, я и тогда тебя отвоюю, в крайнем случае скажу, что ты умерла. Хорошо, Марьяша?
Марьяша отрицательно покачала головой.
– Не хочешь, значит? Спастись не хочешь? – спросил Виля, похотливо оглядывая ее с головы до ног.
– Что будет со всеми, то и со мной, – гордо вскинув голову, ответила Марьяша. – Я для себя ничего не прошу, я прошу только, чтобы ты оставил здесь Эстер.
– Nein! Это невозможно. Я не могу отдать здорового человека взамен старухи. Да и что ты так вцепилась в эту Эстер – ей так или иначе скоро подыхать.
– Прошу тебя, Виля, – заставила себя Марьяша поласковей заговорить с Бухмиллером, – оставь ее, пусть она хоть немного еще побудет со мной!
– Nein, – упрямо покачал головой тот, – Nein, ausgeschlossen!24… Кто она тебе? Мать родная? Да, я помню, слыхал – ты чуть было не вышла замуж за ее сына Эзру. Так ведь с тех пор немало воды утекло – ты вышла за другого, Эзра тоже обзавелся семьей… В чем же дело? Неужто ты до сих пор думаешь о нем?… Так запомни – с войны он уже не вернется, да и муж твой тоже.
– Почем знать, – возразила Марьяша.
– Нет, уж это наверняка: если они попадут в плен, им, как евреям, несдобровать, а может, и в бою уложит немецкая пуля. Так или иначе, а в живых им не остаться.
Марьяшу так и подмывало швырнуть в самодовольного наглеца чем попало, но, надеясь как-нибудь облегчить судьбу Эстер, она опять взяла себя в руки. Однако на все ее настойчивые просьбы Бухмиллер упрямо твердил свое:
– Nein, nein und noch ein Mahl nein. Das ist unmoglich.25
Разбитая, отчаявшаяся, Марьяша ушла домой.
– Это ты, Марьяша? – заслышав шаги, окликнула ее Эстер, сидевшая, пригорюнясь, в дальнем углу комнаты.
– Я…
– Где ты была так долго? Ну как, увозят нас? Марьяша не знала, что и ответить: сказать правду было трудно, а солгать не позволяла совесть.
– Кто знает, – неопределенно ответила она.
– А я-то думала, что ты ходила к старосте узнать о нашей судьбе.
Как ни хотелось Марьяше утешить чем-либо старуху, но сознание, что она, Марьяша, проводит последнюю ночь вместе, с Эстер и что, быть может, никогда ее больше не увидит, сковывало ей язык.
Во дворе жалобно и протяжно, будто предвещая беду, завыл пес. И такая безнадежность, такая тоска охватила их, что обе женщины горько заплакали, каждая в своем углу.
– Хоть бы одним глазом взглянуть на своих детей! – прерывающимся от слез голосом сказала Эстер. – Неужели я навек простилась с Шименом? Неужели мне не суждено больше встретиться с Эзрой?
И вдруг в напряженной тишине осенней ночи раздался нетерпеливый стук в дверь.
– Кто бы это мог быть? – всполошилась Эстер. – Неужто за мной? Так рано?
Затаив дыхание, она засеменила к дверям и робко спросила:
– Кто там?
– Открой, это я, – послышался такой знакомый, такой дорогой ей голос, что у Эстер сердце оборвалось.
– Кто там? – не веря своим ушам, переспросила она, а дрожащие руки уже сами отодвигали засов, а полные слез глаза уже не отрываясь глядели и глядели на входящего.
Эстер никак не могла понять, снится ей это или все происходит наяву.
В неверном свете молодой луны перед Эстер стоял обросший густой темно-русой бородкой человек.
– Не узнаёшь, мама? – и вошедший бросился к Эстер.
– Шимен, сын мой, радость моя! – зарыдала мать. – Откуда ты? Только что я вспоминала о тебе. Приди ты на час позже, ты бы не только не застал меня, но и не узнал бы, пожалуй, где лежат мои кости.
– Почему ты не уехала? Я очень хотел тебя увидеть, но и застать здесь боялся! А мои где?
К нему кинулась Марьяша:
– Чудо, просто чудо, что ты застал нас здесь… А Эстер шарила по всем углам – авось найдется, чем угостить нежданно-негаданно явившегося сына.
Любой ценой Шимен решил спасти свою мать от гибели. Марьяша советовала на время спрятать Эстер в одном из ближайших украинских сел, а потом переправить ее в надежное убежище.
– К нам, – рассказала она, – вскоре после прихода немцев явился вместе с Аврамом Свидлером один человек, бывший лейтенант Охримчук. Оба они были контужены и отстали во время отступления от своей части… Как и ты, они переоделись в какой-то деревне, добрались до Миядлера и пришли к нам. Я их спрятала в подполе, и наутро Охримчук ушел домой, в шахтерский поселок. Там он добыл документы для меня и Свидлера и хотел увести нас в шахты, где начал действовать партизанский отряд. Свидлер ушел, а я не решилась оставить людей на произвол судьбы. Охримчук со Свидлером обещали прийти еще раз, но почему-то до сих пор не дают о себе знать.
– А где этот поселок? – спросил Шимен.