– Ну, пошевеливайся, – стал он подгонять Эстер, – шагай, партизанка. Ишь, героиня какая выискалась! Говорю, пошевеливайся! – командовал он, измываясь над беспомощной старухой.
После допроса, который учинили Эстер, перемежая его ударами плетью, петерковский комендант распорядился отправить ее обратно в Миядлер, чтобы проверить ее показания. Сопровождавший Эстер офицер-эсэсовец, приехав в Миядлер, засигналил у бухмиллеровского дома.
Виля выскочил на крыльцо и кинулся к машине.
– Эта judenfrau26 ваша? – спросил эсэсовец, указав на Эстер.
– Отсюда. Я должен был отправить ее с очередной партией в комендатуру, но она накануне отправки как сквозь землю провалилась.
– Полицай нашел ее в Камышовой балке… Так-то ты следишь за своими евреями? – сердито выговаривал Бухмиллеру офицер.
– Так разве один пастух может уберечь целое стадо, – оправдывался Виля. – Ну, а с этими людьми и подавно не обойтись одной парой глаз.
– Тем более ты должен был понять, что их надо держать за колючей проволокой. А ты что? Оставил их разгуливать на свободе? Хорош староста! – не унимался эсэсовец. – Кто эта женщина? Почему она ушла? Куда хотела пробраться?
Виля растерялся, не зная, что ответить. Сначала он хотел сказать всю правду. Мол, вместе со старухой бежала и молодая женщина, но, испугавшись, что и без того разгневанный эсэсовец придет в ярость, смолчал.
– Ну, так почему бежала эта женщина, черт побери?! – кричал эсэсовец. – Ты должен знать каждого из своих подчиненных, должен знать, что он думает, чем дышит. Комендатура подозревает, что эта старуха пробиралась к партизанам. Что ты скажешь на это?
И хотя Бухмиллер не допускал и мысли о том, что Эстер думала о чем-либо другом, кроме спасения своей жизни, перечить эсэсовцу он не осмелился.
– С кем связана эта женщина? Кто у нее бывал? – продолжал допытываться эсэсовец.
– У нее здесь нет родных и близких, – уклончиво ответил Бухмиллер, боясь, как и прежде, упомянуть о Марьяше.
– А где ее семья? – недоверчиво спросил офицер.
– Муж ее умер еще до войны, а сыновья воюют: один из них большой военачальник – генерал.
– Генерал? – заинтересовался эсэсовец. – Ты это хорошо знаешь?
– А как же! Он тут был перед самым началом войны, я сам видел ромб на его петлицах. А это означает, как мне говорили, что он комбриг, – подобострастно распинался Бухмиллер.
– Почему ты это скрыла? – резко спросил у Эстер эсэсовец. – Мать генерала, а по виду словно нищенка – кто бы мог подумать! Она может нам пригодиться…
Эсэсовец перебросился с Бухмиллером несколькими словами, потом приказал сесть в машину, и по его знаку шофер повернул обратно к петерковской комендатуре.
Удрученная тем, что она ничем не может помочь Эстер, Марьяша кое-как добралась до соседнего хутора и там несколько дней пряталась на чердаке у знакомых. Когда к этим людям, как видно что-то пронюхав, стали под разными предлогами наведываться полицаи, хозяева переправили Марьяшу на другой хутор, молодая хозяйка которого училась когда-то вместе с ней. И теперь берегла Марьяшу как зеницу ока. У нее Марьяша и перезимовала. На этом хуторе немцы появлялись очень редко, но за его пределы она боялась, что называется, и нос высунуть.
Как-то вечером, когда они с хозяйкой, поужинав, вели неторопливую беседу, в дверь постучали.
– Кто там? – спросила хозяйка, подойдя к двери.
– Пустите переночевать, – послышался глухой, хрипловатый голос.
Хотя этот голос показался Марьяше знакомым, осторожность заставила ее спрятаться в подполе.
Хозяйка открыла дверь. На пороге, сутулясь, стоял обросший темно-русой бородкой высокий человек в грязном, рваном пиджаке и стоптанных кирзовых сапогах.
– Откуда вы? – спросила хозяйка.
– Издалека, – неопределенно ответил вошедший.
Хозяйка усадила его за стол и дала поесть. Человек перекрестился и, принявшись за еду, стал расспрашивать, давно ли тут были немцы, а потом исподволь завел разговор о двух женщинах, которых он ищет. Он подробно описал их, допытываясь у хозяйки, не встречались ли ей такие и не знает ли она, где их искать.
По описанию хозяйка догадалась, что одна из них – Марьяша, но промолчала: мало ли народу ходит теперь по свету, нельзя же доверяться первому встречному!
– На обратном пути зайдите, может быть, я что-нибудь и разузнаю, – неопределенно пообещала она.
Попрощавшись с прохожим и заперев за ним дверь, она спустилась в подпол и рассказала обо всем Марьяше.
– Да это, наверное, наш Шимен ищет свою мать и меня! – воскликнула Марьяша.
Через день Шимен снова пришел на хутор. Дверь ему открыла Марьяша.
– Откуда ты, Шимен? – побледнев от волнения, воскликнула она дрожащим голосом.
– Все, все расскажу, – обняв ее, ответил Шимен. – Скажи только, где мама.
– Не знаю, Шимен, – заплакала Марьяша, – Вскоре после того, как ты ушел, кто-то, как видно, выследив нас, начал стрелять. Я поползла дальше, а…
И Марьяша рассказала, что произошло с ней и Эстер.
В это время неподалеку от хутора началась стрельба, и Марьяша всполошилась.
– Немцы!
– Успокойся, Марьяша, это партизаны Охримчука. Я и сам воюю в его отряде, – сказал Шимен. – Мы разыскиваем тебя и маму. Идем!
Марьяша с Шименом к вечеру добрались до партизанского отряда. В штреке шахты, где разместился этот отряд, горела самодельная лампа из гильзы снаряда. Шимен сразу же подвел Марьяшу к Охримчуку, который, сидя за столом, о чем-то оживленно беседовал с двумя бородатыми партизанами. Да и сам Охримчук сильно оброс: небольшая бородка, которую Марьяша видела у него в Миядлере, превратилась в изрядную бороду; за это время он отрастил и густые усы. Все это да еще кобура и портупея придавали ему солидпый вид бывалого воина. Но иссиня-голубые глаза по-прежнему искрились улыбчивой добротой на суровом, огрубевшем лице.
– Марьяша! – порывисто вскочил он. – Ты? А мы ищем тебя, что называется, днем с огнем. Ну, рассказывай – где пропадала, как очутилась здесь?
Не успела Марьяша начать свой рассказ, как вокруг послышались голоса:
– Марьяша приехала!… Марьяша тут!…
И Марьяша увидела себя окруженной радостно улыбающимися людьми: тут был и Йосл с Хьеной, и бравый Велвл Монес, и многие другие миядлерцы, которых она знала с самого детства. По-родственному ласково она обнялась и расцеловалась со всеми.
– Вот где довелось встретиться! – повторяла она.
– А вот еще партизан, – со счастливой улыбкой показала Хьена на своего младенца.
– А как зовут этого партизана? – схватив ребенка и прижав его к груди, спросила Марьяша. – Помните, я сказала, что этот ребенок принесет вам счастье. Ах, ты, партизан мой дорогой!
Но малышу, видимо, не понравилось на руках у незнакомой тети, он сморщился и заревел.
– Ай-ай-ай, разве к лицу партизану плакать? – увещевала его Марьяша.
– Ну вот, еще одна мамаша объявилась, – подошла к Марьяше высокая полногрудая женщина.
– Да, теперь-то он растет на радость всем нам, а сколько мук из-за него приняла Хьена, страшно вспомнить, – отозвалась Марьяша. – И чего ты все плачешь, склонилась она к малышу, – радоваться надо, что мы теперь вместе. Вот только моего сыночка нет! Кто знает, где он теперь и что с ним сталось?…
– Да ты, наверно, голодная? – подскочил к Марьяше Велвл Монес. – Так мы тебя сейчас угостим твоим же хлебом – помнишь, как мы его в силосные ямы прятали Он нам тут здорово пригодился.
– А разве его вывезли сюда? – спросила Марьяша.
– Вывозим понемногу и каждый раз благословляем тебя.
– За что же меня одну? Мы все его прятали.
– Ты это затеяла в первую голову, рисковала жизнью. А мы здесь, быть может, только благодаря твоему хлебу и держимся так долго.
– Ну, так уж вышло, – смутилась Марьяша, – Не важно, кто спас хлеб, важно, что его спасли и не отдали врагу.
К ней опять подошел Охримчук.
– Наконец-то мы встретились, – сказал он. – Ну, разве не лучше было тебе уйти вместе со Свидлером, когда я приходил за вами?