Три часа на выяснение истины

Матвеев написал несколько цифр на листе бумаги, на котором Панкратов нарисовал цепочку возможных преступников. Панкратов продиктовал номер телефона и положил трубку:

— Бумажку-то спрячь, может, в дело подшивать придется, — и, подмигнув Матвееву, легонько толкнул его в плечо. — Ну, пойдем, Петр, догонять ребят. Домой звонить Алексееву не совсем удобно. Наверно, ругает меня. А что бы я ему в восемь вечера мог доложить? Что мы установили продавца? Так он в этом и не сомневался. Мы нашу версию нащупали только что. Слышь, Петр Васильевич, а Гирин-то — психолог. Как тактично он меня поправил насчет Гусева. Учись у старших, Матвеев, всегда пригодится.

Коля Марков знал, что из области приедет начальство, поэтому сразу после возвращения из поездки в соседний район быстро перекусил и тщательно вымыл свой «уазик», заменил проколотое колесо, заправил бак бензином.

Панкратов, который отказался сесть рядом с водителем, уступил это место Гирину и, теснясь за спиной Маркова, спросил, внимательно глядя на пустую, хорошо освещенную улицу:

— Анатолий Константинович, а вы так и не записались в общую очередь к стоматологу?

— Нет, Юрий Степанович, в этой очереди ждать надо почти два года. Лучше я простой зуб вставлю, как наш Коля. И быстро, и недорого, и красиво.

— Это чистая правда, — кивнул Марков и покосился на спидометр. Стрелка его дрожала около цифры «90».

12

День был такой долгий и трудный, что Алексеев, отпустив машину, вошел в подъезд, посмотрел на лестничный марш, потом махнул рукой и нажал кнопку вызова лифта. Тот сразу открылся, и через две минуты Алексеев, стараясь не шуметь, снял ботинки, надел тапочки и медленно пошел на кухню мимо спальни. Ее окно выходило во двор, поэтому Алексеев, подъезжая к дому, не видел, что в спальне горит бра. Он нерешительно постоял около широкой зашторенной застекленной двери, пошел на кухню. Включил свет, положил кожаную папку с бумагами на стол, тронул стоящий на плите чайник — горячий. Значит, его, как всегда, ждали. Едва слышно скрипнула дверь, и на кухню вошла жена:

— Миша, добрый вечер.

— Здравствуй, Валя, — Алексеев подошел к жене, поцеловал ее в щеку. — Почему Ирина не спит? — спросил он про невестку. — Читает?

— Тамарочка, кажется, простыла, температура у нее.

— Вот те раз! Почему мне не позвонили, почему врача не вызвали? — Алексеев обиженно вскинул брови и чуть повысил голос. Его внучке было четыре месяца. — А может, не простыла, а животик разболелся?

— Ты, дед, особенно-то не шуми, заснула она. Врач был, сказал, что ничего страшного. — Валентина Ивановна налила чаю в стакан с подстаканником. — Миш, или супчику разогреть?

— Конечно, при моей талии на ночь глядя только суп хлебать. — Алексеев расстегнул на широкой груди «молнию» спортивного костюма, щурясь, отхлебнул чай. — Сахару один кусочек положила?

— Успокойся, один, или я не помню? — Валентина Ивановна села напротив мужа и с улыбкой посмотрела на него сонными глазами.

— Ты чего, мать? — нахмурился Алексеев. Он не любил, когда его так в упор разглядывали. — Опять выгляжу плохо?

— Ничего, — Валентина Ивановна вздохнула, не гася улыбку на тонких губах, — вспомнила, как мы с тобой, когда поженились, чаи гоняли. Ох и худющий ты был, кожа да кости, лейтенантик безусый.

— Почему? У меня и борода была, не только усы, — Алексеев погладил пальцами полные щеки, которые к вечеру покрывались жесткой, колючей, как проволока, седой растительностью.

— Помню-помню. Это когда ты в болотах четыре месяца сидел, бандитов ловил.

— Не бандитов, а фашистских пособников, — уточнил Алексеев.

— Какая разница между ними?

— Маленькая, — усмехнулся он, — бандиты с ножами да кастетами, а у этих автоматы были и пулеметы.

— Ой, да что же я сижу-то, Миша? — спохватилась Валентина Ивановна. — От Славика письмо пришло. Ой, надо же, самое главное забыла! — Она легко поднялась и неслышно ушла в большую комнату, а вернулась с распечатанным конвертом, протянула мужу. — Опять он в поход идет на несколько месяцев, — она всхлипнула и прильнула к тугому плечу Алексеева, глядя в письмо влажными глазами.

— Ну, чего ты расстраиваешься? Лучше мои очки принеси.

Валентина Ивановна сунула руку в карман халата, отдала свои очки:

— Опасно же это, Миша.

— Не хнычь, он не мальчик, а капитан третьего ранга, боевой командир. — Алексеев прочитал письмо, тоже вздохнул. — Вот видишь, к Новому году, возможно, приедет. Осталось всего ничего, три месяца с хвостиком. Это все новости? Звонков не было?

— Ой, да что это я сегодня? — Валентина Ивановна виновато посмотрела на мужа. — Был звонок, перед самым приходом врача был. Дмитрий Гаврилович тебе звонил. Про Тамарочку я сказала, он спрашивал, как она. И Славику просил привет передать.

— И все? — насупился Алексеев.

— Еще спросил, где ты пропадаешь, а я ответила, что, как обычно, на работе.

— Когда это было? — Алексеев посмотрел на часы: стрелки показывали четверть двенадцатого.

— Минут двадцать назад. А что?

— Эх, Валя, ты со своей памятью меня до инфаркта довести можешь. Ведь мы с тобой почти сорок лет женаты, а ты все никак не привыкнешь, что такие звонки очень важны. Это ж секретарь обкома, значит, что-то срочное. — Алексеев в сердцах отодвинул недопитый стакан с чаем, пошел в свой кабинет, включил настольную лампу с зеленым стеклянным колпаком. С минуту постоял, хмуро глядя на телефонный столик с разноцветными аппаратами. Звонить или не звонить? Может, уже спать лег? Двадцать минут назад. А что сегодня по телевизору? Ага, международный матч по боксу. Еще идет. Была не была.

Он поднял трубку и машинально посмотрел на циферблат часов. Секундная стрелка пробежала шесть маленьких делений, и на том конце провода раздался знакомый голос.

— Простите, что поздно, Дмитрий Гаврилович. Это Алексеев.

— А-а, полуночник? Не спится тоже?

— Только что с работы вернулся.

— Как там внучка? Врач был?

— Спасибо, был. Сейчас она уснула.

— Михаил Павлович, может, мне позвонить, чтобы дежурную медсестру прислали? Чтобы подежурила, а? По своему опыту деда знаю, что четыре месяца — возраст нежный.

— Спасибо, Дмитрий Гаврилович, не стоит. Тут и невестка, и жена. Справятся.

— Ну, смотри. А если что — сам вызывай, не стесняйся. У тебя телевизор работает?

— Сейчас включу, — Алексеев нагнулся к тумбочке, на которой стоял маленький телевизор. — Вот, уже работает.

— Объясни мне, дорогой Михаил Павлович, почему, когда наши спортсмены, я сейчас имею в виду боксеров, выступают на международных соревнованиях в капиталистических странах, то судьи, если бой почти равный, обязательно дают победу нашему противнику?

— Я думаю, Дмитрий Гаврилович, что всякий бой, маленький или большой, надо выигрывать не по очкам, а нокаутом или за явным преимуществом. Тогда противнику никакие судьи не помогут.

— Что ж, убедительно, молодец. Я на прошлой неделе в Москве был на совещании. И встретился там с твоим большим-большим начальником. Ну, ты знаешь, с кем. В разговоре он Алексеева, между прочим, похвалил. А я на тебя пожаловался.

Алексеев медленно сел в жесткое кресло, потянулся к левому нижнему ящику, открыл его, достал полупустую пачку сигарет, вынул одну и пошарил глазами по столу в поисках спичек. Но их не было.

— Чем же я провинился, Дмитрий Гаврилович?

— Я твоему начальству сказал, что ты, Михаил Павлович, вместе со своими чекистами в некоторых вопросах часто идешь не рядом с областной партийной организацией. Понял?

— Как же так, Дмитрий Гаврилович? — Алексеев повернулся к окну и на подоконнике за прозрачной занавеской увидел спичечный коробок. Но дотянуться до него, не прервав разговора, было невозможно,

— Да-да, не рядом идешь. — Наступила небольшая пауза. — А чуть-чуть впереди. Алле, ты что молчишь, Михаил Павлович?

— Я не молчу, Дмитрий Гаврилович, я слушаю. — Алексеев смял сигарету и облегченно кинул ее в корзинку для мусора. — Я как раз на той неделе курить бросил. И сейчас удержался от соблазна.

— Вот видишь, даже в этом ты — пример своим подчиненным. У меня почти все, Михаил Павлович. Осталось немного. Как там насчет зубной боли? Не скоро вылечим?