— Что «но»?
— Нам ведь двое суток не спать. Если поужинаем сейчас, ночью опять разыграется аппетит и дотянуть до утра будет тяжело. Лучше разработаем другую стратегию.
То, как отец разговаривал, удивляло меня все сильнее. Перемены коснулись не только его лексикона (слов «инстинкт», «стратегия» я отродясь не слыхивал из его уст), но и ритма речи, и даже интонаций.
Возможно, я просто впервые обратил внимание на то, что он сказал и как он это сказал, и потому почувствовал себя первооткрывателем.
— Который час?
Папа взглянул на уличные часы:
— Почти семь вечера. Пойдем в гостиницу, примем душ, почитаем, заглянем в путеводитель. Затем наденем новые рубашки и отправимся искать ресторан получше, чем тот, где мы ужинали вчера. Что скажешь?
Я кивнул и зашагал дальше.
— Антонио…
— Что?
— Держи. — Отец протянул мне блистер с таблетками от Гасто, которые должны были помогать мне не спать. — Думаю, настало время выпить лекарство. Дальше принимай по таблетке через каждые восемь часов. Пусть упаковка будет у тебя.
10
Вернувшись в номер, мы улеглись на кровати и взяли книги. Папа читал путеводитель по Марселю, я — Сэлинджера.
Еще у меня с собой было «Имя розы». Книга вышла тремя годами ранее, ее читали и нахваливали все, и по этой причине, а также из уважения к моему внутреннему герою, молодому интеллигенту-нонконформисту, я откладывал ее чтение.
До недавних пор мама тоже относилась к этой книге с предубеждением. Пока «Имя розы» было у всех на устах, она и слышать о нем не желала. Когда же шумиха улеглась и книга вышла в мягкой обложке, мама купила ее, прочла и оценила весьма высоко, хотя я ожидал, что она разнесет ее в пух и прах. Чувствуя, что теперь я тоже вправе прочесть «Имя розы», перед самым выходом из дома я положил эту книгу в свой чемодан.
Но я еще не брался за нее, потому что не мог оторваться от историй о Фрэнни, Зуи и остальных членах семейства Глассов. Пробегая глазами по репликам умничающих персонажей, я со смущением и гордостью узнавал в них себя. Они были личностями незрелыми и в то же время вдумчивыми, и это восхищало меня до глубины души.
В их словах я слышал себя и узнавал признаки того, что ранее принимал за свой неповторимый стиль мышления, а подчас во время чтения у меня возникало впечатление, будто я наблюдаю за самим собой. Персонажи обладали моими же недостатками — ну или тем, что мне нравилось считать недостатками, — но эти качества были представлены в таком свете, что я не мог ими не восторгаться. Я подчеркивал и переписывал отрывки текста и фрагменты диалогов, тем самым присваивая их.
Например, в мой блокнот перекочевали фразы: «у меня почти не остается времени на собственные мысли», «нескольким угнетающе глубокомысленным студентам» и «ум — это моя хроническая болезнь». Или вот такая: «Симор уже начал… понимать… что образование, как его ни назови, будет сладко, а может, и еще сладостнее, если его начинать не с погони за знаниями, а с погони… за незнанием»[1].
— Так странно, — вдруг произнес папа, отрывая взгляд от путеводителя.
— Ты о чем?
— О том, что я и не помню, когда в последний раз в моем распоряжении были целых два дня ничегонеделанья. Никаких тебе обязательств, никаких «надо» и «должен».
Я повернулся к нему.
— Знаешь, наблюдая за вами, взрослыми, я часто думаю, что вы угодили в ловушку вещей и дел, которые вам безразличны. Как это происходит? Когда это происходит?
Отец подтянулся и сел, опершись на спинку кровати. Загнул уголок страницы, на которой остановился, и закрыл путеводитель.
— Трудно сказать. Это не мгновенное изменение, процесс тянется изо дня в день, будто оползень. Лишь спустя годы человек начинает что-то замечать. Он нагружает себя лишним имуществом, обязательствами, отношениями и так далее, с каждым днем все больше запутываясь в невидимой паутине.
Я тоже сел в кровати, в точности повторив папино движение. Положил раскрытую книгу на матрас белой обложкой вверх.
— Если человек все осознает, почему он не пытается как-то вырваться из паутины?
— В этом и ловушка. Он прекрасно понимает, что тратит кучу времени на бесполезные дела, но остановиться не может. Ты слышал про Кавафиса?
— Нет, а кто это?
— Греческий поэт, который много лет прожил в Александрии. У него есть стихотворение как раз в тему. Называется: «По мере сил»[2]. — Отец помолчал, словно раздумывая, стоит ли продолжать этот разговор. Затем спросил: — Прочесть тебе?
1
Все цитаты в данном абзаце приведены в переводе Р. Райт-Ковалевой.