— Впрочем… Я уже плохо помню, каково это — остаться с разбитым сердцем. У меня сохранились лишь отголоски воспоминаний о том, какую бурю эмоций я тогда испытал. То, что это была настоящая буря, я точно помню, потому что много раз повторял себе эту фразу, но описать, что тогда творилось у меня на душе, уже не могу. — Он резко умолк, словно подошел к краю пропасти. Потушил сигарету и погрузился в подавленное молчание.
Мне же теперь отчаянно захотелось узнать, что было дальше. Внезапно это показалось мне безотлагательным делом. Как вышло, что, расставшись молодыми, они с мамой снова сблизились, поженились, произвели на свет меня и спустя девять лет опять расстались, теперь уже окончательно? Что произошло? Кто принял это решение во второй раз? Я всегда считал, что инициатором развода был отец, но сегодня это и многие другие убеждения, на которых основывалось мое чувство самоидентичности, — кто я, почему моя жизнь сложилась так, а не иначе и кто в этом виноват — теряли связность, пошатывались и уступали место чему-то другому.
Небольшой шрам над папиной бровью и история его появления распахнули передо мной дверь в тускло освещенные потайные комнаты. Я был не в силах отвести взгляд от того, что находилось внутри.
— Пожалуйста, продолжай.
Отец в замешательстве провел рукой по лицу.
— Произошло столько всего, что рассказать тебе об этом здесь и сейчас я не успею. Впрочем, многие события были совершенно непримечательными.
— А через сколько лет вы встретились опять?
— Время от времени мы так или иначе встречались.
— А когда вы… ну, снова обручились?
Неестественно безучастным голосом отец ответил, что спустя несколько лет они с мамой опять стали проводить время вместе, а спустя несколько месяцев поженились. Рассказ прозвучал так линейно и плоско, что показался мне лишенным всякой сути.
Тут к нам подошел месье Доминик и спросил, все ли нам понравилось и не хотим ли мы еще бренди. Отец поблагодарил за вкусный ужин и добавил, что мы уже выпили достаточно. По-моему, он был рад, что нас прервали, словно это избавило его от необходимости продолжать неловкий разговор. Папа принялся о чем-то расспрашивать хозяина ресторана. Я в общих чертах понял, что они обсуждали.
Папа спросил месье Доминика, чем мы можем заняться после ужина, если не хотим спать. Месье Доминик понял его по-своему и уточнил, не желаем ли мы познакомиться с девушками? Кажется даже, в его реплике прозвучало слово putains, произнесенное с вопросительной интонацией. Хозяин заведения был немало удивлен. Отец улыбнулся и покачал головой. Нет-нет, в данный момент знакомства нас не интересуют. Нам бы найти место, где можно послушать музыку, или кинотеатр, открытый допоздна, или что-то в этом роде, потому что мы не хотим идти спать. Месье Доминик расцвел в ответной улыбке и затараторил так оживленно, что я мигом потерял нить их с папой беседы. Затем ресторатор достал блокнотик для записи заказов, что-то нацарапал печатными буквами, вырвал страничку и отдал ее папе.
Мы поднялись и пожали руку месье Доминику. На прощание он пригласил нас сюда следующим вечером — по крайней мере, я так понял.
— Что он там такое начиркал? — полюбопытствовал я, когда мы отошли на несколько десятков метров от ресторана и двинулись в сторону пристани.
— Адрес заведения, где играют джаз. Который сейчас час?
— Половина одиннадцатого.
— Он сказал, что играть там начинают не раньше полуночи. Давай прогуляемся по округе, а потом отправимся слушать джаз.
14
Мы шли к порту, приближаясь к границам района Панье, но не пересекая их.
Окружающая обстановка вызывала противоречивые чувства. Нам было комфортно, как в родной стране, и в то же время мы не могли отделаться от ощущения подстерегающей опасности: словно бы нечто неведомое ползало по закоулкам, хищно поглядывая на нас, и от этого нам становилось не по себе.
Притомившись от ходьбы, мы зашли в бар. Гасто предписал мне на протяжении этих двух дней вести жизнь нормального семнадцатилетнего парня, но мы с папой условились, что понятие нормальности не будет включать в себя злоупотребление вином и бренди, пусть даже под непосредственным наблюдением (и при участии) моего отца.
Итак, мы заказали две чашки кофе — вероятно, худшего за время нашего пребывания в Марселе, и продолжили болтать. Всю свою предыдущую жизнь я почти не интересовался тем, что за человек мой отец. Теперь же вопросы сыпались из меня один за другим:
— Каким ты был в моем возрасте?