— Пожалуй, это понятие из числа тех, про которые можно сказать то же самое, что Блаженный Августин говорил о времени: если никто не спрашивает, я знаю, что это такое. Если я хочу объяснить это тому, кто спрашивает, то уже не знаю, что это такое. — Он молча докурил сигарету и продолжил: — Сформулируем так: интенция — это точка, в которую хочет прийти музыкант, играя ту или иную композицию. Точнее даже, не только сама точка, но и путь, которым он хочет к ней прийти. Интенция — одновременно и пункт назначения, и дорога до него. Есть разные типы интенций: серьезная, драматическая, фривольная, тонкая, остроумная… Понятнее объяснить не могу.
— Тот трубач имел серьезный вид.
— Он действительно был очень серьезен.
Мимо нас прошел парень в пижаме, он вел на поводке огромного мастифа. Человек и пес смерили нас подозрительными взглядами, недоумевая, что мы, явно чужаки, делаем тут глубокой ночью.
Я посмотрел на часы и задумался, на какую прогулку этот хозяин вывел своего питомца — последнюю ночную или первую утреннюю? Очередной вопрос на тему интерпретации времени.
— Ты как? — спросил папа, когда мы миновали еще несколько кварталов.
— Прекрасно. А ты?
— Тоже неплохо. Усталости совсем не чувствую.
Было без двадцати три, мы шагали быстро, были бодры и в хорошем настроении. Каким-то образом я начинал приобщаться к тайнам города, по которому мы гуляли уже много часов подряд. Мой взор выхватывал из темноты укромные уголки, останавливался на таинственных окнах, за которыми мелькали людские тени. В ломаных линиях марсельских улиц я угадывал очертания своей нынешней и будущей жизни. Особенно будущей.
Взгляд отца был слегка затуманен, выражение лица хранило спокойную сосредоточенность.
— Тебе не кажется, что мы заблудились? — спросил я.
— Похоже на то.
— Сверимся с картой?
— А зачем? Мы ведь никуда не спешим, — ответил папа с ноткой веселого безумия в голосе.
Несколько мгновений я смотрел на него, пытаясь понять, шутит он или говорит всерьез. По моим ощущениям, он не был так уж серьезен и в то же время не шутил.
— Говорят, заблудиться в городе, будто в лесу, — это целая наука, — усмехнулся отец.
И мы с энтузиазмом стали постигать эту науку. Можно сказать, нас охватила душевная лихорадка: мы рассуждали не так, как обычно, замечали предметы и собственные ощущения, которые в другой ситуации ускользнули бы от нашего внимания.
— Иногда я задаю себе вопрос, что такое по-настоящему быть свободным, — брякнул я ни с того ни с сего.
— Думаю, свобода приходит к нам только в связке с риском и незащищенностью. Свобода — всегда шаткое равновесие, пребывание не в своей тарелке.
— Меня привлекает идея чувствовать себя не в своей тарелке.
— Много лет назад мы с твоей мамой тоже так считали.
Несколько минут мы шли в тишине, которую нарушало лишь папино сбивчивое дыхание курильщика, шорох шин изредка проезжавших мимо автомобилей да эхо наших шагов.
— По-моему, вон тот бар открыт, — заметил я, видя вдалеке светящуюся вывеску.
— Тогда давай зайдем туда и выпьем кофе.
— Окей.
— Эту штуку оставь снаружи, — сказал отец, кивая на металлический прут, который я упрямо продолжал нести, будто он был моим табельным оружием. — Если возникнут разногласия, нам лучше полагаться на свой дар красноречия.
18
Заведение оказалось не очень-то гостеприимным. Освещение было холодным и резким, на стенах висели плакаты с изображением футболистов команды «Олимпик Марсель», сборной Франции по футболу, а также типов в спортивной форме и боксерских перчатках, которые колотили друг друга по лицу; «Savate championnat national français 1981»[9] — кажется, так гласили надписи на последних плакатах. На высокой полке, расположенной рядом с ними, размещались какие-то наградные кубки.
За грязной старой деревянной стойкой с мраморной столешницей стоял мужчина примерно тех же лет, что и мой отец, этакий трущобный вариант одного из персонажей мультфильмов студии «Ханна-Барбера», рейнджер Смит с мрачным взглядом и двухдневной щетиной. Вдоль стен бара тянулись металлические столики с облупившейся синей краской.
За одним сидели трое посетителей, перед каждым из которых поблескивала рюмка с янтарной жидкостью. Они курили толстые сигареты без фильтра и что-то оживленно обсуждали.
При виде нас мужчины умолкли на несколько секунд, а потом снова затараторили. Папа спросил у хозяина, можно ли нам выпить кофе в его заведении, тот кивнул в ответ и, явно сделав над собой усилие, махнул рукой в сторону одного из свободных столиков.