И все же следователь считал его конным милиционером…
Беймбет увидел-таки учителя из аула. В Алма-Ате на очной ставке их свели, чтобы они признались в своих преступлениях, разоблачая друг друга.
Учитель, исхудавший, бледный, видимо, чем-то очень напуганный, говоря по-русски, подтверждал, что и он сам, и Кунанбаев были-таки «левосерыми». Однако как ни напрягал свою память Беймбет, он так и не мог объяснить значения этого загадочного русского слова и только знай себе твердил, что он ни в конной, ни в пешей милиции никогда не служил… Расспросить учителя про «левосерого» Беймбету не удалось: их быстро развели по разным камерам. Встретились они еще раз все трое — Беймбет, учитель и зоотехник — на суде, но там подсудимым разговаривать не разрешалось, и Бембет ни о чем не мог расспросить учителя. На суде, хоть учитель и говорил по-русски, Беймбет понял, что он признал себя «левосерым», зоотехник что-то отрицал, а Беймбет, как говорится, ни бе, ни ме. Впрочем, это не помогло никому из них, и суд приговорил каждого к десяти годам далеких лагерей.
Кто его знает, может быть, учитель и на самом деле был каким-то «левосерым», — он человек ученый, знает не только арабское письмо, но и русское, и Беймбету с ним не равняться. Но почему именно его, Беймбета, приплели к этой непонятной истории? Не иначе, кто-то оговорил Беймбета. Но кто? Для чего? Ведь Беймбет ни с кем в ауле не ссорился, никому не сделал ничего плохого…
И опять — догадки, предположения, а от них только болит голова, а ни до чего так и не додумаешься.
Особенно преследуют Беймбета горькие мысли и воспоминания весной, когда и в Букачаче начинает пригревать ясное солнышко и даже во дворе лагпункта из земли, утоптанной множеством ног, пробивается зеленая травка. В такие дни Беймбет не выдерживает вынужденного одиночества, слезает со своей верхотуры, подходит к бывшему колхозному счетоводу Бондаренко, заброшенному сюда откуда-то с Украины, и садится рядом с ним на нары.
Немного помолчав, Беймбет глубоко вздыхает и говорит:
— Эх, Бондаренко, если бы ты видел, как у нас в эту пору растет трава в степи, а по степи идет верблюд, за ним — другой, третий, четвертый, а сбоку бежит маленький верблюжонок и щиплет зеленую травку, — ты бы плакал большой слезой!..
Бондаренко не смеется над Беймбетом, не прогоняет его, как другие, а только молча кивает головой в знак согласи и продолжает писать, подложив под бумагу дощечку себе на колени. Пишет он в свободное от работы время жалобы для заключенных и немного этим подрабатывает, получая в благодарность деньги или продукты из посылок. В бараке есть еще один человек, который пишет людям жалобы, — это бывший адвокат Гостицкий, разбирающийся в законах, у него даже есть маленькая книжечка Уголовного кодекса. Но как убедительно ни написал бы Гостицкий доказывая, что следствие и суд подошли к делу обвиняемого однобоко, не учли, мол, того и того, да к тому же нарушили еще какую-то статью Уголовно-процессуального кодекса, ответ на его жалобы всегда один: оснований для пересмотра дела нет. Даже самому себе, несмотря на неоднократные обжалования, он не может добиться хотя бы сокращения срока. Поэтому Гостицкий мало популярен как жалобщик, и к нему обращаются за помощью либо новички, либо глубокомысленные интеллигенты, которых столько намела в лагеря за последнее время ежовская метла.
Бондаренко же завоевал большую популярность среди зэков своими жалобами, и к нему обращаются даже из других лагпунктов, обещая за составление жалобы хорошее вознаграждение. Пишет он безо всяких юридических премудростей, не ссылаясь ни на статьи Уголовного кодекса, ни на правительственные постановления, пишет просто: «Меня жестоко били на следствии, и я наговорил на себя черт знает что. Но в действительности я не такой, а вот какой». Тут Бондаренко кратко излагает биографию осужденного и в конце обычно добавляет: «Где в советских законах сказано, что людей можно мучить и заставлять наговаривать на себя? Это же не старый режим!..»
Кое-кто опасался: как бы такие резкие высказывания не повлекли за собой новой беды и того, кто жалуется, не постигла бы еще большая кара из Москвы. Но то ли немудреная писанина Бондаренко вызывала жалость у кого-то в Верховной прокуратуре и Верховном суде, то ли у Бондаренко была просто легкая рука — не раз так бывало, что человеку уменьшали срок, а как-то раз заключенного даже выпустили на волю, хотя за плечами у него было пятнадцать лет дальних лагерей.
Вот если бы Бондаренко написал жалобу и Беймбету, — может, и его быстрее отпустили бы в родной аул! Эта мысль не раз приходила в голову Беймбету, и сегодня он подсел к Бондаренке не только затем, чтобы поделиться воспоминаниями о весенней казахской степи, но и с чисто практической целью — попросить написать жалобу. Но как, однако к нему подступиться? Ведь за составление жалобы надо отблагодарить человека, а что может дать Беймбет, если у него денег нет, и посылок он не получает?