- Законсервировался.
- Видимость одна. Сердечников, знаешь, в гроб кладут как огурчиков.
- Можно, я буду ходить? - В голосе Балакина даже робость послышалась.
- Да хоть бегай, только рассказывай.
- Ты не подумай, Анатолий Иваныч, на допросе я бы наизнанку не выворачивался. Только Эсбэ да тебе вот.
- Чую, Брысь.
- Но ты этому своему молодке передай, - Балакин опять кивнул на дверь, имея в виду Баскова, - пусть считает, о чем мы тут толкуем, моими показаниями. А протокол я подпишу.
- Ну, это нужно все по форме. Времени и у тебя и у него хватит.
- Тоже верно.
Серегин почувствовал, как изменилось настроение после этих почти что стариковских обоюдных жалоб на немочи. Не было надрыва и злости в голосе Брыся, не было у него самого, у Серегина, ощущения непреодолимой отдаленности от бывшего своего кумира, а ныне старого рецидивиста.
- Так об чем я? - спросил Балакин, возвращаясь к прерванному рассказу.
- Про дочку твою говорили. Балакин подумал немного.
- Нет, теперь, пожалуй, надо кассу помянуть... Или ты и это знаешь?
- Опять же по милицейским документам. От тебя интересней будет.
- Не шути, мне вышка светит. В том ящичке двадцать три тыщи было.
- Что ты, Брысь! - с досадой за свои неловкие слова поспешно сказал Серегин.
- Ладно, ты не думай - не плачусь. Что было - не вернешь... Короче, ковырнули мы с Чистым ящичек к смылись. Недели три в лесу отсиживались, под Ки-ровом, в охотничьей избе. Чтобы след простыл... Сам понимаешь, по горячему искать легче. А снабжал нас один ханурик из ближней деревни. За приличную плату, конечно, да и Чистый припугнул его раз, так что не опасались... Ну, сидим неделю, сидим две. Деньгами набиты, а швырнуть некуда. И взяла меня такая тоска - хоть в петлю. И вспомнил я про Эсбэ. А адресок его у меня имелся... Понимаешь, получилось такое дело...
- Про адрес можешь не рассказывать. И про подписку на журнал "Вокруг света" тоже. Балакин кивнул.
- Понятно. Короче сказать, приоделись мы в Кирове и на попутных добрались до Ленинграда... Теперь вижу: лучше б мне туда не соваться.
- Глупо, конечно. В Ленинграде - не в лесу. Ты ж догадывался... На тебя розыск объявлен.
- Я не про то, - возразил раздраженно Балакин. - Не надо было Игоря замешивать, да если бы да кабы... Но ты слушай, пока у меня говорилка работает, а то заткнусь.
- Извиняй, молчу.
Балакин сел на стул, вынул из пачки, лежавшей на столе, сигарету, понюхал табак, но не соблазнился, положил сигарету рядом с пачкой и невесело усмехнулся.
- Видишь, как человек устроен. Вышка светит, а я курево бросил, о здоровье беспокоюсь. Кашлять надоело, дышать трудно.
- Далась тебе эта вышка... Суд рассудит.
- Не будем шлепать, Серьга. Слушай дальше. - Балакин снова поднялся и начал ходить туда-сюда, от стены до стены. - Игорь принял нас как человек, да я и не сомневался... У него, правда, сосед сбоку, такой ухватистый кулачок, но мы его не боялись, в компанию вошел и насчет поддачи - большой любитель... Само собой, мы с Чистым даже Игорю про себя - ни гугу... Вкалывали на Севере, заработали копейку - можем гулять... Наивняк, конечно, а что еще сочинишь?.. После уж я Игорю-то открылся, пришлось открыться... И дурак... Колебался он ну и пусть бы себе колебался. Ему бы легче было.
- Постой, Брысь, - сказал Серегин. - Неужели он такой ребенок? Он же о твоем прошлом знал. Ты у него в пятьдесят седьмом гостил.
- Тогда он всей моей туфте поверил. Я ж говорю: голубь. За это и люблю.
- Фантастика какая-то. Столько его жизнь клевала... Войну прошел...
- Я на войне не был, но так соображаю, Серьга: она хитрованству не учила.
- Это верно...
- Ну вот... Гуляем, значит. Мы с Игорем за жизнь толкуем, Электроград поминаем. Ну спросил я про Ольгу. Он: живет, мол, дочка уж большая, скоро институт кончает. Замужем Ольга? - спрашиваю. Да нет, говорит, как-то так получилось - не вышла... Это мы еще в первый день про Ольгу толковали, и он, понимаешь, не сказал, чья у Ольги дочка, а я и в мыслях не держал спросить. Больше двадцати лет прошло, мало что у, бабы было... А потом раз ночью померекал, прикинул: институт дочка кончает - значит, не меньше двадцати... Аж в ушах зазвенело. Бужу Игоря, а он все время в штопоре был, дурной спросонья. Трясу его: от кого у Ольги дочка? Он хихикает, как блаженненький. Люба от вас, говорит, товарищ китобой, от кого ж еще? Вот крест, чуть я ему тогда не врезал. Какого ж черта сразу не сказал? - говорю. А он: а зачем? Ты для нее умер, утонул в холодных водах Антарктики. И правда, зачем было говорить? Какая теперь разница? Вот так...
Балакин замолк, и Серегин не нарушал молчания. Балакин, шагая, шаркал подошвами, и от этого шарканья Серегину сделалось тяжко на душе. Неужели и он вот так ноги волочит, когда задумывается? Да нет вроде бы. Вспомнился Никитин - сослуживец, которого в минувшем году хватил инсульт. Он с тех пор ходит с палочкой и вот так же шаркает, потеряв всякую уверенность в походке. Но только в походке... А за шарканьем Балакина чудилось Серегину до странности несоответственная, несообразная картина. Он видел раз на Оби, как, подточенный водою, рухнул в реку высокий берег, шурша опрокинувшимися вниз головою деревьями, стоявшими на самом обрезе... Какая же боль должна точить человека, чтобы матерый мужичище, которому тюрьмы и колонии давно стали родным домом, вдруг сломался на глазах.
То ли угадал Балакин мысли Серегина, то ли это случайно получилось, но Балакин сказал:
- Подкосило меня... Сам подумай... Ну заложила меня та стерва, не заладилось с женитьбой - я про то забыл, и гори оно огнем. Но дочка, понимаешь... Детеныш... Я ж не зверь. - Балакин остановился, взмахнул рукой. Нет, не то говорю. Зверь своих детенышей кормит. Как Игорь про дочку сказал, у меня в башке все перетряхнулось... Нет, я не про совесть и прочее... Я себя тогда жалел, первый раз о жизни своей пожалел... Смеяться будешь, а я детишек всегда любил. Что же выходит? Ну Ольга - это ладно, потерял, забыл, ничего не попишешь. А Ольга и дочка - не тот вопрос. Ольга и дочка и я при них - мне б другого ничего и не надо... Захрапел Игорь, а я лежу, сам себе кино кручу как бы оно все было, если бы да кабы и если б не та подлая баба. Попадись она тогда - раздергал бы на лоскуты. Считай, два раза ей повезло..., А остыл - и злость прошла. Чего ж все на кого-то валить? Сам не зеленый, мог одуматься времени хватало. И в Электроград после той посадки заглянуть кто мешал? Да-а, не располагал я, что взвыть могу, ан взвыл. Но локти кусать - проку мало, и я дело расписал... Расклад простой. На двоих было у нас с Чистым девятнадцать кусков от тех двадцати трех. Оставляем себе по три, а тринадцать даю Игорю он их Ольге отвезет... Утром говорю Чистому - он, конечно, на дыбы. Это, знаешь, понять можно. Мы-то, помнишь, как смотрели? Пить - так пить мадеру, любить - так королеву, а воровать - так сразу миллион. Да не все по-нашему думают. Развелся такой народец: пока деньга только еще светит, в кармане у тебя целковый, а у него вошь на аркане, так все пополам, а вот взяли куш, поделили - ты у него из пальцев клещами двугривенный не вырвешь, про всякое пополам ему слушать тошно, обижается. Но Чистый меня знал. И ящичек-то я разведал, я и ковырнул, а его мог бы в стороне держать. Он охранника снял, но за это половинная доля - хорошая цена, я с ним по-людски обошелся. Короче, пошебаршил, а деваться ему некуда, он передо мной - шестерка...