До шести часов вечера Чистый, во всяком случае, мог не беспокоиться. Зинаида разведала, хоть и артачилась, что сын Шальнева и его мать работают именно до шести, а бывшая теща Шальнева живет на даче. У Чистого даже мелькнула мысль, что квартиру Мучниковых при случае можно легко будет взять, но сейчас не до этого...
Шальнев остановился у табачного киоска, купил сигарет и зашагал дальше. Чистый сообразил, что, наверное, он собирается скоротать день в Серебряном бору, а туда еще топать и топать. Шальнев может еесть в двадцатый или двадцать первый троллейбус, и тогда Чистый его потеряет. Это было бы непростительно...
Чистый перешел на ту сторону проспекта, но которой шагал Шальнев, и стал ловить машину. Притормозила черная "Волга", и как раз вовремя - Шальнев, дойдя до троллейбусной остановки, стал в ожидании. "Командир, сказал Чистый водителю, - минутку задержимся, не волнуйся, не обижу". Шальнев сел в подошедшую двадцатку. Чистый попросил водителя ехать за троллейбусом, не обгоняя.
Шальнев сошел на кругу в Серебряном бору. Расплатившись, Чистый не сразу покинул машину - посмотрел, куда Шальнев пойдет. Тот направился к зеленому дощатому забору на углу, над которым висела вывеска "Шашлычная". Но калитка в заборе была закрыта - рано еще, нет и десяти, а заведение начинает работу в одиннадцать. Шальнев двинулся прямо, по маршруту No 21, который вел к Москве-реке, и Чистый последовал за ним. Теперь он был спокоен: Шальнева потерять здесь невозможно. Чистый снял пиджак, во внутреннем кармане которого лежала тяжелая черная кожаная перчатка, и ощутил приятную прохладу...
Шальнев дошел до реки и сел в тени кустов, покурил. В одиннадцать поднялся и пошел обратно, к кругу. Чистый думал, что он приземлится в шашлычной, но Шальнев предпочел пельменную - она наискосок от шашлычной, на другой стороне улицы, по которой ходит троллейбус No 21.
Он просидел там два часа. Что пил и ел, Чистому было неизвестно, однако он с удовлетворением отметил, что появился Шальнев из пельменной повеселевшим и бодрым. В полусотне метров от пельменной, на кругу, стояли будки телефонов-автоматов. Шальнев звонил минут десять, вернее, пробовал звонить, потому что ему никто не ответил, и Чистый из этого заключил, что ему известен только домашний телефон сына, а рабочего он не знает. Тоже к счастью...
От автоматов Шальнев вернулся в пельменную, и Чистый, проторчав на жаре еще два часа, начинал понемногу злиться, но осадил себя. Чем больше примет Шальнев спиртного, тем лучше. Вот если бы и самому пожрать, совсем бы хорошо, да не может он ни в пельменную зайти, ни в шашлычную, нельзя ни на минуту упускать Шальнева из-под контроля. И Чистый продолжал прогуливаться по песчаной дорожке для пешеходов, заменявшей тротуар на противоположной от пельменной стороне улицы...
Шальнев повторил вылазку к телефонам, но опять безрезультатно. А потом пошел к реке, но другим путем - мимо летнего кинотеатра. Сел на скамью у самой воды.
Солнце уже перевалило к западу, светило Шальневу в самую макушку, и он сидел как истукан и курил одну за одной сигареты. Чистый лежал в тени под соснами, и ему и то было жарко, а этот малахольный парился в своем идиотском костюме на самом солнцепеке, и хоть бы хны. Чистый чувствовал, как в нем наливается презрительная злоба, и ему не терпелось вот сию же минуту подойти к Шальневу, дать ему по морде, отобрать чемоданчик и спокойно уйти... Но нельзя. Кругом люди, и по берегу гуляют, и под соснами, да и лодочная станция рядом, а там милиция - это Чистому было известно, он Серебряный бор знал вдоль и поперек.
В шесть часов вечера Шальнев пошел на круг и снова попытался звонить, и снова ему никто не ответил. Тогда он побрел, опустив голову, через мост на проспект Жукова и в половине седьмого зашел в ресторан "Серебряный бор". Он просидел там до десяти, но пять раз спускался и звонил по телефону-автомату, по-прежнему напрасно. И каждый раз в руке у него был серый фибровый чемоданчик, из чего Чистый наконец точно вывел, что деньги в чемоданчике. И только это немного смиряло созревшую в нем ненависть к Шальневу - ненависть за все: за бесцельное шатание, за понурый вид, даже за неспособность понять свое идиотское положение.
В десять Шальнев, к удивлению Чистого, не очень-то пьяный, вышел из ресторана, кажется, окончательно. Опять позвонил и отправился в сторону Беговой улицы. Но, погуляв часик, вернулся к ресторану, поднялся наверх.
У Чистого все дрожало внутри от злобы. Единственное утешало его: еще минут двадцать, полчаса - и он с этим покончит.
Народу на проспекте уже почти не было. Троллейбусы шли пустые. Чистый решил подправить свой план и завершить дело здесь, сейчас...
Шальнев вышел раньше, чем он рассчитывал. Чистый подумал: "Перехватил в буфете", - и пошел следом за Шальневым, направлявшимся к асфальтовой ленте проспекта. На ходу он достал из кармана перчатку и надел ее на руку. Можно было бы ударить тут же, но сквер перед рестораном - слишком открытое место и прохожие все-таки есть.
Опасаясь, что Шальнев захочет взять такси или "левого", Чистый нагнал его на тротуаре и сказал в спину:
- Минутку, Игорь Андреевич.
Тот, как кукла, дернул головой от неожиданности, обернулся и спросил:
- Кто это?
- Не узнаете? Шальнев вгляделся.
- А-а, Митя. Чем могу служить? - Он уже не удивлялся, как будто все так и должно быть. Чистого покорежило от такого идиотизма.
- Вот что, Игорь Андреевич, ваш друг Брысь раздумал насчет денег.
- Не понимаю. - Шальнев обнял чемоданчик обеими руками, прижал к себе.
- Он поручил мне взять деньги обратно.
- Я вам не верю, что за чепуха!
- Вы потише, вон люди ходят, - сказал Чистый сквозь зубы. - Не верите - не надо. Он сам вас ждет, вон там. - Чистый показал на бульвар Карбышева.