…Привезли Евдокию Антоновну Степанову. Это была женщина лет сорока пяти, полная, с добрым выражением лица. Синельников обратил внимание, что поздоровалась она со своей племянницей довольно сухо, не по-родственному. Но ему было пока не до оттенков. Он отправил тетю и племянницу в морг и пригласил из коридора Марию Лунькову.
Сев напротив него к столу, Лунькова попросила разрешения закурить. Она была свежа и подтянута, от вчерашнего никакого следа. Наверное, сладко спала. Синельников позавидовал, на что способна молодость, хотя ему самому едва сравнялось двадцать семь.
Лунькова держала сигарету не изящно — в кулаке, как это делают тайком курящие мальчишки: она прятала свои ногти со странным коричневатым налетом.
— Хотите, погадаю? — спросил Синельников и улыбнулся.
Она была настроена дружелюбно и улыбнулась в ответ.
— Вы колдун?
— Не совсем, но могу спорить на коробку спичек, что вы на работе имеете дело с химикалиями.
Она посмотрела на ногти своей левой руки и даже покраснела. Но не обиделась, лишь сказала протяжно:
— Ага-а, все я-ясненько…
— А где работаете?
Она кивнула на дверь.
— У него.
— То есть как? Он что, начальник ваш? И что за учреждение?
— Кустарь-одиночка. Оформляет колхозы-совхозы.
— Что значит — оформляет? — Синельникову становилось все интереснее.
— Ну, доски Почета, лозунги, стенды всякие. И декорации для клуба может. По трафарету и плакаты делает. Вообще, большой мастер.
В голосе ее сквозила ирония, и это было Синельникову непонятно.
— А вы что делаете?
— Он фотографирует, я проявляю и печатаю.
— А лаборатория где?
— В Снегиревке, при клубе колхоза «Золотая балка».
— Туда ведь пятнадцать километров. На электричке добираетесь?
— Когда как. У него же машина.
— А почему вы сомневаетесь насчет его фамилии?
— Да не поймешь этого типа… Темнит… Один раз идем по улице, подходит дядька, солидный такой, говорит: «Здрасьте, Виктор Михалыч!» А какой он Виктор Михалыч?
— И давно вы у него?
— Второй год.
— А раньше что делали?
— Училище закончила, медсестрой работала.
— А у него вы что же, на договоре?
— Какой договор?! Двести в месяц отваливает. Без налогов. И на праздники по сотне. Жить можно. А у медсестер зарплата — не разъедешься. Бабка моя больше пенсию получает.
Синельникову захотелось сказать ей нечто нравоучительное — мол, теперешняя ее служба в стаж не засчитывается, а ведь надо думать о будущем, о старости… Но тут же ему самому стало смешно: разве может эта цветущая Манюня думать о собственной пенсии?!
Он резко повернул разговор:
— Слава с Александром Антоновичем вчера не ссорились?
Она пожала плечами.
— Да нет вроде.
— А почему «вроде»?
Ее тонкие нарисованные брови чуть сдвинулись — это означало, что она нахмурилась. Тычком затушив в пепельнице окурок, она сказала:
— Конфискация… Я хотела конфисковать у Нинки «Наполеона»…
Это было как будто ни к селу ни к городу, но у Синельникова что-то екнуло в груди. Он спросил с несколько напускным недоумением:
— При чем здесь конфискация?
— Понимаешь… — Она прищелкнула досадливо пальцами и поправилась: — Понимаете, Славка на Сашу чего-то бочку катил, а Саша сказал про какую-то конфискацию, и тогда я предложила взять у Нинки бутылку. Она одна из нее пила…
Он видел, что Мария Лунькова не то чтобы волновалась — она просто очень горячо вновь переживала вчерашний день. Сама того не подозревая, она давала Синельникову такие сведения, что он готов был расцеловать ее.
Чтобы немного ее остудить, он задал вопрос попроще:
— А Нинка — это кто?
— Виля подруга, который на автобазе заворачивает.
— Припомните, пожалуйста, Мария… Вот прибежали вы на поляну, сказали компании, что Перфильеву плохо… Короткова там не было. А когда же он появился? И откуда?
Она подумала немного.
— Ну тут же и появился. Из кустов.
— Что значит — тут же? Через минуту, через две?
— Там же у нас крик был на лужайке… Не помню… Пока я рассказывала…
— Но с вами же тоже было плохо, вас минеральной водой отливали.
— Было дело, — мрачно согласилась она.
— А Коротков появился, когда вы уже в себя пришли?