Серегин вздохнул.
— Он замечательный был парень. А в комсомол мы вступали в сорок первом.
— Знаете, когда Игоря второй раз ранило, он в Ленинграде в госпитале лежал, на Гороховой улице, это в сорок четвертом году было, блокаду уже сняли… Так он нам посылочки присылал, экономил из своего пайка… Хлеб сушеный, не сухари казенные, а сам сушил. Табак на продажу, сахар и даже витамин цэ — маленькие такие пузыречки, а в них черносмородиновый экстракт — это ему против цинги давали…
Они услышали, как возле дома на улице затормозила машина. Серегин выглянул в раскрытое настежь окно.
— Юра вернулся, шофер наш.
— Надо бы его в дом позвать, жарко на улице.
— И то верно.
Серегин пошел за Юрой, а Ольга Андреевна принялась мыть в дуршлаге очищенную клубнику, которой было почти целое ведро.
Когда Серегин привел Юру, Ольга Андреевна поставила перед ним тарелку крупных красных ягод.
— Не стесняйся, — посоветовал Серегин.
Он вернулся следом за Ольгой Андреевной на кухню, и она спросила:
— Анатолий Иванович, а вы можете об Игоре подробности рассказать?
Серегин испытывал некоторую неловкость: что, собственно, мог он ей поведать, если сам не знал ничего, кроме виденного собственными глазами? Она поняла, что он в затруднительном положении, сказала:
— Вы хоть объясните, как его состояние. Не опасно это?
— Мой молодой товарищ все, собственно, вам рассказал. Что добавить? Я Игоря видел. Сейчас ему очень плохо, но он этого не чувствует. Полная потеря сознания.
— Его ударили?
— В затылок и в лицо.
— Изуродовали?
— Есть немного.
— А повидать нельзя?
— В принципе можно. Но я бы вам не советовал пока, Ольга Андреевна. Вот в себя придет, заговорит… А так что же — только расстраиваться.
У нее опять слезы навернулись на глаза, но она превозмогла себя.
Серегин посмотрел на нее несколько искоса и, словно нащупывая почву, сказал с мягкой усмешкой, стараясь не выдать собственного отношения к тому, о чем шла речь:
— Мой младший товарищ… как бы это выразиться… весьма озадачился.
— Чем же?
— Знал Саша Балакин, что у него дочь растет, или не знал?
Если Серегин и лукавил с Ольгой Андреевной, то совсем слегка и не в своекорыстных целях. Хотя поднятый им вопрос имел существенное значение для дознания, но он его задал больше для того, чтобы сделать плавный переход к другим вопросам, которые интересовали его просто по-человечески, а не как одного из участников расследования.
Ольга Андреевна обеими руками пригладила свои густые волосы.
— Нет, Анатолий Иванович, не знал. Я в тот момент, как он исчез, и сама не знала. А потом не появлялся, не писал…
Ей было явно невесело возвращаться в пятьдесят седьмой год.
— Ольга Андреевна, голубушка, расскажите, как Игорь с войны пришел, как вы тут жили… Очень мне интересно… И, поверьте, это интерес не постороннего человека.
— Понимаю.
— Да нет, — горячо возразил Серегин. — Вы многого не сможете понять. Я, в сущности, свинья. Жил в Москве пять лет после войны, учился… И не нашел пяти-шести часов сюда съездить, юность вспомнить. Как ни говорите, а Игорь-то был моим единственным настоящим другом.
— Ну, хорошо, я расскажу. Только вы про клубнику не забывайте.
Она поставила перед ним миску с ягодами и розетку с сахарным песком, себе положила на тарелку пригоршни две, полила клубнику сливками из бумажного пакета. И вот что услышал Серегин.
— Игорь в сорок пятом демобилизовался по ранениям. Приехал в декабре. Я тогда в пятом классе училась. Сижу за столом у окна, домашние готовлю. Вдруг снежком в стекло — стук. Я думала, Генка, сосед, балуется. Окна у нас не замерзали, рамы двойные, между рамами Матрена вату клала. Смотрю, красноармейская шапка перед окном на прутике покачивается… А Игорь не писал точно, когда приедет, сглазить боялся… Но я тут же догадалась, что это он. Побежала дверь открыть, а сама уже плачу, и Матрена, глядя на меня, тоже в слезы… Я Игоря даже не узнала, он мне меньше ростом казался, а тут такой большой, в шершавой шинели, табаком пахнет…
Но это лирика. Приготовила Матрена картошку с салом, которое Игорь привез, напились мы малинового чаю, и рассказал он нам про все, как было в Ленинграде, про войну, как ранили его, где побывал, что видел. Из трофеев он привез фотоаппарат-«лейку» и готовальню для черчения — просто чудо. А нам с Матреной целый рулон байки — знаете, которая на зимние портянки шла. Мягкая такая, теплая, цветом как сливочное масло. Это ему знакомый старшина дал, в полку, где Игорь последнее время служил. Мы с Матреной сами сшили себе прекрасные кофты и юбки… Ну не очень, конечно, прекрасные, мы же не портнихи, но, во всяком случае, с нашей одежкой не сравнишь — все заплата на заплате было, а в школу я ходила в старенькой Матрениной овчинной душегрейке, еще дореволюционной. А теперь приоделись. Да еще вторую кофту Матрена покрасила в синий цвет, так что у меня была перемена.