Зыков опять присел к окну. Глухо слышимый за стеной оживленный говор был ему немного досаден, но он не завидовал. У него есть заботы послаще. Продавщица Валя из магазина электротоваров, где он покупает лампочки, обещала в следующую субботу поехать с ним на Кировские острова. На лицо она, конечно, не ахти, носик сапогом и лоб прыщавый, зато молоденькая и, видать, небалованая: под казенным халатом, он приметил, второй год зимой и летом все одну кофту носит.
Его приятные расчеты остановил стук в дверь.
Вошел сосед. Через голову его на Зыкова смотрел молодой гость.
— Будь другом, Васильич, — просительно сказал Шальнев. — Уж все закрыто, а у меня, знаешь, хоть шаром покати, угостить нечем… Ты не сходишь на Московский в ресторан? У тебя ведь там знакомство…
Соседа Зыков всегда готов был уважить, хотя и считал его не совсем полноценным человеком — по той причине, что сосед был оскорбительно и пугающе равнодушен ко всему тому, что сам Зыков и подавляющее большинство известных ему людей считали непременным условием настоящей жизни.
Только для порядка, чтобы соблюсти приличие, Зыков немного подумал, прокашлялся и молвил:
— Коли ты, Андреич, просишь — я готов.
— Сразу видно — страдал человек на своем веку, — вмешался молодой, скаля белые зубы. Он обошел Шальнева, приблизился к Зыкову, подал руку и представился: — Митя Чистов.
— Меня Костя зовут, — не глядя на него, но без обиды отвечал Зыков.
— «Папаша» не в масть прошел? Ну больше не буду, прости. — Митя заглянул ему исподнизу в глаза, но Зыков свойски грубовато отстранил его.
— Не булди. Чего взять?
Митя вынул из кармана брюк пачку десяток, положил на стол.
— Тут триста… Водочки, коньячку, шампанское любишь — шампанского бери… Икра есть — икру бери. Чего не дадут — тоже таши.
— Ишь пулемет, — уже почти одобрительно заметил Зыков, надевая рубаху.
В дверях Митя обернулся к Зыкову.
— Поймай такси или «левого». Туда-обратно, пусть ждет.
И ушел.
— Ты, правда, не стесняйся, — почему-то шепотом возбужденно сказал Шальнев. — Придется нам сегодня кутнуть.
— Дружки старые, что ли?
— Тот, второй, Саша… Еще до войны водились. А Митю первый раз вижу.
— Давно разбежались? — Зыков уже надевал костюм.
— Да вот, знаешь, получается без малого четверть века. С пятьдесят седьмого.
— Видать, с большой монетой, — Зыков кивнул на пачку десяток.
Шальнев кашлянул в кулак, отвел глаза и сказал, будто оправдываясь:
— Где-то на Севере работали, я еще толком не расспрашивал.
— Понимаем. Калымили, значит. — Зыков положил деньги в бумажник. — Надо бы посуду какую захватить.
— Да-да, и сумку.
Они пошли на кухню. В большую пластиковую сумку на «молнии», принадлежавшую Зыкову, уложили одна в одну три разнокалиберные кастрюли и салатницу, принадлежавшие ему же, для закусок. И Зыков отправился в ресторан Московского вокзала. Как советовал Митя, он поймал «левого», попросил его обождать чуть в стороне, на Лиговке, и минут через сорок вернулся домой, нагруженный съестным и спиртным, как дальний запасливый дачник.
Гости, пока Зыков ездил, умылись и сидели, скинув костюмы, в одних трусах и майках. Взглянув на старшего, которого Шальнев звал Сашей, Зыков немножко испугался, хотя и не подал вида: руки и грудь его, там, где не закрывала майка, были синие, как баклажаны. Но тут же догадался, что это наколки, и успокоился. Митя встретил его появление громкими аплодисментами.
— На чем есть-пить станете? — ворчливо спросил Зыков, расстегивая сумку. Он намекал на то, что у Шальнева-то обеденного стола не имелось.
Митя приподнял крышки кастрюлек, потянул носом и зажмурился.
— Такую закусь можно и на полу.
— Что мы — арестанты, что ли? — продолжал ворчать Зыков.
При этих словах гости, молодой и старый, быстро переглянулись и старший сказал:
— Может, на кухне?
Шальнев замахал на него руками.
— Ну зачем же, Саша? Сейчас придумаем что-нибудь.
— А чего тут думать, — сказал Зыков и кивнул Мите: — Давай-ка мой раздвижной притащим. — И, подумав, прибавил: — А может, проще ко мне?
— Нет-нет, — с непривычной для Зыкова решительностью запротестовал Шальнев. — Будем здесь.
У себя в комнате Зыков хотел отдать Мите остаток денег, их было сотни полторы, но Митя сжал его ладонь в кулак вместе с бумажками и сказал небрежно:
— Еще сочтемся. Только начинается, а мы с Сашком народ измученный, до звездочек злые.