Я нехотя встала и повернулась лицом к классу.
– Меня зовут Полина. Учусь здесь с первого класса, интересуюсь литературой, являюсь ведущей внутришкольной видеопередачи. Свою дальнейшую судьбу надеюсь связать с журналистикой.
Пока я говорила, Артур не отрывал от меня глаз. Я не смотрела на него, но ощущала его взгляд буквально физически. Будто он пытался проникнуть через мою оболочку и посмотреть, что у меня там, внутри.
Опустившись на свой стул, я почувствовала, как в висках часто стучит пульс, словно я только что сделала не менее пятнадцати отжиманий. (На самом-то деле мне и десяти вполне хватало.)
Следующим выступил Димка, потом Галя Ларина, ну и остальные шесть человек. Я, признаться, не слушала, что они там говорят, а тупо пялилась в окно, называя себя дурой. Деревья в парке беззвучно, словно в немом кино, качали ветвями, и я заметила, как с ветки сорвался одинокий узорный лист и, медленно кружась, опустился на землю. И что я так разволновалась? Подумаешь, будто красавчиков никогда не видела…
Урок литературы в тот день показался мне мучительно долгим. Анна Анатольевна говорила про осень, про умирание и возрождение, а потом попросила нас почитать свои любимые осенние стихи.
На этот раз я вовсе не хотела ничего читать. Просто не хотела – и все. А еще кое-кто обязательно решил бы, что я выпендриваюсь перед новеньким. Но Анна Анатольевна посмотрела на меня с такой надеждой, что подвести ее было просто невозможно.
И тогда я встала, вышла вперед и прочитала стихотворение Бориса Пастернака. Ну, знаете:
Очень легкое, светлое стихотворение. Так и видишь золоченые рамы ясеней и осин, которые, как драгоценную картину, обрамляют лазурно-чистое небо, и длинную тенистую аллею, и янтарный отблеск солнца на коре… Я люблю такую праздничную осень.
Во время прочтения стихотворения я, конечно, старалась не смотреть на новенького, но все-таки заметила, как Виола засмеялась и прошептала ему что-то на ухо. Собственно, даже сомневаться не приходилось, что: очередную гадость обо мне.
Анна Анатольевна похвалила меня и сказала, чтобы я садилась. А я, словно назло, споткнулась и чуть не упала. В классе захихикали, а мне стало так горько и обидно, что я опять уставилась в окно.
Но тут Анна Анатольевна спросила новенького, есть ли у него любимое стихотворение про осень, и он прочел:
– Боюсь, что не знаю этого стихотворения, – сказала Анна Анатольевна. – Это какой-то современный поэт. Строчки не слишком ровные, сбивчивые, но в целом неплохо. Довольно образно.
– Это Дельфин. Называется «Штемпель», – объяснил Артур.
– Интересно, а почему ты выбрал его? Расскажи, пожалуйста, Артур.
– Потому что оно мне близко. Оно – обо мне.
– Ты чувствуешь себя одиноким? Отверженным?
– Не меньше и не больше, чем любой другой подросток. – Он улыбнулся.
Я, забыв о пейзаже за окном, с интересом смотрела на Артура. Возможно, я не права, сразу же решив, будто он мажорный и пустой. Наоборот, все вокруг считают себя исключительными, и только очень смелый и необычный человек может сказать, что он такой же, как и все.
– Тебя интересует тема смерти? – снова спросила Анна Анатольевна.
– Многие из тех, кто пишет об этом, не имеют никакого понятия, что такое смерть. Они говорят о том, чего не знают. – Артур вдруг стал серьезным, и мне показалось, что эта тема и вправду его волнует.
Интересно, на гота он не похож. Вряд ли он оставляет свой «Роллс-Ройс» у ворот кладбища и ночами шляется вокруг могил. Артур, конечно, очень бледен, но, насколько я понимаю, у него, как и у меня, от природы такой оттенок кожи, а вовсе не от каких-нибудь белил – днем всякая неестественность обязательно стала бы заметна…
Я поймала себя на том, что опять беззастенчиво, в упор, разглядываю его, и, смутившись, опустила глаза.
Димка рядом со мной методично закрашивал клеточки в тетради.
Видно, ему что-то ужасно не нравилось.