– Ну… и… наплевать!.. – произнесла она медленно, с расстановкой. – Если… он… такой…
Катя молчала, крепко прижимая руки к груди.
– Я боялась, что он будет недоволен, но такого я не ожидала, – тихо произнесла Софья Михайловна, машинально перебирая лепестки роз и не замечая, что со стеблей падают капли воды на ее колени.
– Ну и наплевать! – твердо повторила Наташа.
Софья Михайловна покачала головой.
– Нет, Наташа, никак не наплевать!
– Вот он… уж такой… – понемногу успокаиваясь, заговорила Люся – такой уж… Мама о нем говорит: к этому старому чудаку ни на какой козе не подъедешь.
– Ну, чего носы повесили? Это вам – глупышкам – урок, другой раз будете умнее. Слышите?
– Я даже не знаю, как я теперь с ним встречусь, – мрачно сказала Наташа.
– Как? Да так, как будто ничего не произошло, – просто отвечала Софья Михайловна. – Ну, а теперь ступайте, займитесь своим делом. И у меня работа.
Поздно вечером, когда девочки уже спали, Софья Михайловна спустилась во двор и посмотрела на окно докторской спальни. Там горел свет. Ага, значит, он еще не спит. Она вернулась в квартиру и постучала в его дверь.
Доктор открыл и остановился на пороге.
– Мне хотелось бы минуту поговорить с вами, – сказала Софья Михайловна. – Давайте присядем.
Они уселись в классной. Доктор молчал. Вид у него был мрачный, но смущенный
– Доктор, – начала Софья Михайловна совершенно спокойно. – Я хочу еще раз извиниться перед вами за поступок девочек…
– И я должен извиниться, – пробормотал доктор, – я был резок. Но меня взорвало. Мои комнаты… я… с некоторых пор… – он запнулся и замолчал.
– Не надо ничего объяснять, – живо заговорила Софья Михайловна, – это ваше личное дело. Вы не хотите, чтобы к вам входили, – никто больше не войдет. Можете быть спокойны. – Она рассмеялась. – Девочек вы так пугнули, что они больше не решатся. Им и от меня за это влетело. Им от меня влетело за вас, а сейчас вам от меня влетит за них. И вообще за всех.
Доктор посмотрел на нее с удивлением.
– То есть как… за всех?
– Так. Вы, доктор, глубоко неправы.
– В чем?
– Нельзя так плохо к людям относиться.
Доктор нахмурился.
– Я очень хорошо отношусь к людям. Я их лечу и, говорят, лечу неплохо.
– Не спорю, – Софья Михайловна кивнула головой, – но это не то.
– Как не то?
– Я говорю о людях, которые вокруг вас. Не обязательно о больных, но и о здоровых, о больших и маленьких, хороших и плохих, – вот о тех самых людях, которые живут, чувствуют, радуются и страдают совсем рядом с вами. Понимаете?
Доктор молча смотрел на нее, внимательно и серьезно.
– Ну, кто вам дал право, например, – продолжала Софья Михайловна, – сегодня так жестоко отравить такую светлую детскую радость? Если бы вы видели, с каким увлечением они убирали у вас, как им хотелось доставить вам удовольствие! Как они предвкушали вашу радость, когда вы войдете в чистые, прибранные комнаты! А эти цветы, которые были принесены вам от всей души? Вы жестоко обидели девочек. И мне стыдно не за них, а за вас, доктор. Стыдно! Вы смотрите с удивлением? Как я осмеливаюсь вас отчитывать? А я еще и еще повторю: стыдно мне за вас!
Она вдруг улыбнулась и взяла доктора за руку.
– И как вы ни хмурьтесь и ни притворяйтесь, а я очень хорошо знаю, что вам и самому стыдно, потому что в душе вы – хороший и добрый, я вас насквозь вижу.
Она засмеялась уже совсем весело и прибавила:
– Ну, а теперь посмейте сказать, что вы на меня сердитесь за то, что я вас отчитала! Ну, сердитесь?..
Доктор вдруг растерянно улыбнулся.
– Какая вы…
– Какая?
– Много… много лет… никто так со мной не разговаривал… – запинаясь, пробормотал он.
– А вы сами эти много лет много с людьми разговаривали?..
Он снова нахмурился. Она поняла, что неосторожно задела его за больное место.
– А ну, покажите-ка локоть, – сказала она, притягивая к себе и переворачивая его руку. – Смотрите-ка, разве не молодчина моя Наташка? Как здорово залатала! Ничего и не заметно, – она с улыбкой заглянула ему прямо в глаза и лукаво спросила: – А почему же вы заплатку не выдрали обратно и не вернули, как цветы?
Доктор смущенно засмеялся и опустил глаза.
– Знаете что, – заговорил он совсем тихо, – принесите мне эти розы… Я их поставлю у себя… И… и вы сами скажите об этом девочкам… я не сумею…
– О! С радостью! – воскликнула Софья Михайловна и побежала в свою комнату за цветами.
Как ни старалась Софья Михайловна, но примирения у девочек с доктором не выходило. Правда, они почувствовали некоторое удовлетворение, когда она им рассказала, что он снова взял цветы. Но каждый раз, когда он проходил через классную в их присутствии, как бы оживленно они ни болтали, они сразу умолкали, опускали головы и упорно смотрели в стол. Сам доктор явно избегал их. Сталкиваясь случайно с любой из них, он смущался и поспешно уступал дорогу, не произнося ни звука. И через классную ходил он особенно быстрым шагом, не глядя на них, и часто от поспешности долго не мог попасть ключом в замочную скважину.
Леонтий Федорович добродушно подтрунивал над девочками по этому поводу, а Софья Михайловна сердилась.
– Нет, девчонки, так невозможно, – говорила она. – Ну, пожалейте вы старика!
– А он нас пожалел тогда? – возмущенно отвечала Наташа.
Катя обычно молчала, но однажды, покраснев и прижимая руки к груди, она сказала:
– А что, если нам написать ему? Посмотрите, какой он старенький, и всегда один… А если заговорить с ним?.. Ну как заговорить?
– Катюшка! Верно! Напишем и положим в ящик для писем! – обрадованно воскликнула Наташа. Ей и самой давно хотелось помириться, но она не знала как.
– А как написать? Про что? – спросила Люся.
Наташа вырвала из тетради три листка бумаги.
– Вот! Давайте, пусть каждая напишет, а потом выберем, чье письмо лучшее.
Люся замахала обеими руками.
– Что ты, что ты! Я писать не буду! Я не знаю как, да еще ошибок насажаю.
– Ладно. Как хочешь. Катя, пиши! – И Наташа взяла в руки перо и задумалась. Потом начала писать. Люся смотрела через ее плечо.