– Ей некогда было хватиться, – заговорила девушка, нервно теребя в руках бумажник. – Когда она вернулась от вас, ее ожидала уж тут женщина из ее дома. Приходила сказать, что отец Нины совсем плох. Мы отпустили Нину на сутки. А вот уже третьи на исходе, а ее нет…
– А может быть, отец… – пробормотала Наташа.
Девушка покачала головой.
– Не может быть. Она знает, как здесь нужна. Нет, что-нибудь случилось с ней самой.
– Что-нибудь случилось, – повторила другая девушка, – а послать узнать некого.
– Вон на сегодня еще адресов сколько, – сказала третья девушка, показывая Наташе длинный список на большом листе бумаги.
– Дайте мне адрес Нины Смолиной, я пойду узнаю…
– Нет, ну куда ж тебе, девочка, это очень далеко.
– Ну и что? Думаете, я не дойду? Я пойду и все узнаю. Я же не маленькая, мне четырнадцатый год, – волновалась Наташа.
– А если обстрел? Это в самом опасном районе. Туда, в сторону фронта…
– Ну и что? И здесь бывает обстрел. Вот же наша Люся попала. Давайте адрес, я сейчас же пойду, – настаивала Наташа.
Девушки переглянулись.
– Хорошо. Иди, – сказала бледная девушка.
Четверть часа спустя, забежав домой предупредить Катю, Наташа шагала через мост Лейтенанта Шмидта.
– Ты только постарайся вернуться засветло; я буду очень тревожиться, – сказала Катя, провожая ее в прихожей. – А Люсе даже не скажу, куда ты пошла.
День был пасмурный и ветреный. С унылым свистом качались оборванные трамвайные провода. Подойдя к мосту Лейтенанта Шмидта, Наташа остановилась и посмотрела вдаль – на ту сторону Невы. Конусообразный снежный холм высился на том месте, где стоял «Медный всадник». «Хорошо спрятали», – с гордостью подумала Наташа. Еще осенью она сама видела, как этот чудесный памятник со всех сторон плотно обложили мешками с песком, а сверху укрыли как бы футляром из досок. «Наверное, с самолетов его было не разглядеть, а то эти варвары непременно сбросили бы на него бомбу! Ну, а пушечному снаряду этой толщи песку не пробить!!» – рассуждала Наташа, поднимаясь на мост.
И вдруг она улыбнулась, – взгляд ее упал на узор перил – лошадки с рыбьими хвостами. Люсины «игрушки»… Как давно был тот разговор о двух мостах! Она знала, что все четыре скульптуры с Аничкова моста сняты и закопаны глубоко в землю. И наверное, еще многое спрятано, укрыто, защищено… Берегут ленинградцы красоты своего города! А разве все убережешь?.. Наташа вздохнула. Она слышала, в очереди говорили, – в Русский музей попала бомба, в театр оперы и балета…
На мосту, вдоль перил, лежали наметенные за много дней сугробы; прохожие брели прямо по середине моста, стараясь поглубже запрятать голову в воротник. На Неве у прорубей стояли длинные очереди.
«Хорошо, что мы утром привезли воду», – подумала Наташа.
Когда она спускалась с моста, к ней навстречу, еле передвигая ноги, поднимался закутанный в платок мальчик. Он с трудом тащил за собой детские саночки, с маленьким, грубо сколоченным из фанеры, гробиком. И вдруг остановился. Видно, ему уже не под силу было ввезти санки на некрутой подъем моста. Наташа подошла к нему, взяла из его рук веревку и, повернув обратно, довезла санки до вершины моста. Мальчик молча шел сзади. Когда начался спуск, он, так же, ни слова не говоря, взялся за веревку и двинулся дальше, поблагодарив Наташу угрюмым кивком головы.
Наташа постояла, посмотрела ему вслед.
– Проклятые! – произнесла она вслух.
– Проклятые! – устало отозвалась проходившая мимо женщина.
Наташа вздохнула и пошла своей дорогой.
Уже несколько месяцев она выходила из дому лишь в булочную да к проруби на Неве. И теперь ей казалось, что идет она по улицам какого-то незнакомого города.
Пустынно, снежно. Улицы все в сугробах. Редкие прохожие идут по протоптанным в снегу тропочкам. Большие витрины магазинов забиты досками. Много окон – без стекол. Некоторые закрыты фанерой, но во многих домах так и зияют черные дыры. Кое-где окна подвалов заложены мешками с песком, – там, должно быть, бомбоубежище. То там, то тут на снегу куски обвалившейся штукатурки.
Дорогу Наташа знала хорошо. Она шла как раз в тот район, откуда они переехали на Васильевский остров.
«А ведь я могу пройти и мимо нашего бывшего дома», – подумала Наташа. – Нет! Это неважно, – мимо своего дома. А вот она может пройти мимо дома Веры Петровны – воспитательницы ее класса той, прежней, школы. И не только пройти мимо, она зайдет на минутку к Вере Петровне Узнать хоть, цела ли? Как живет? Эти два года она не теряла связи с любимой учительницей, изредка навещая ее. Задерживаться она не будет, даже если Вера Петровна дома… Ведь в райкоме ее ждут комсомолки, а дома Катя. Наташа пошла быстрее. Хоть бы с Ниной Смолиной все было благополучно!..
Завернув за угол на перекрестке двух больших улиц, Наташа сразу остановилась, – совсем близко горел шестиэтажный дом. Дом горел, но не было рядом ни пожарных, ни толпы, ни обычных при пожаре криков, суеты и паники. Только часть улицы вокруг горящего дома была оцеплена рогатками и закопченными остовами железных кроватей. Прохожие равнодушно обходили их, да взад и вперед медленно шагала девушка-милиционер с винтовкой.
«Воды-то нет, тушить все равно невозможно», – подумала Наташа, наблюдая, как пламя лениво, как будто нехотя, выбивалось из окон четвертого и третьего этажей, и ветер уносил рваные клочья густого серого дыма. Черные от копоти дыры окон в верхних этажах даже не дымились; там все уже выгорело. Дом горел, видимо, уже не один день, и жильцы нижних этажей покинули его, оставив свои пожитки. И странно было видеть такие спокойные, мирные занавесочки на окнах первого и второго этажей.
– Проклятые! – снова прошептала Наташа и пошла дальше. Она шла и шла, не чувствуя ни усталости, ни голода. Впервые за много дней она была одна, – и все то, о чем некогда было подумать в суете и заботах каждого дня, сейчас целиком захватило ее мысли. Сначала она думала об отце… о Тотике… и чем могла бы она еще помочь маме: ведь мама уже еле держится на ногах, а работает и в госпитале и дома. И вдруг Наташа с поразительной яркостью почувствовала, что болит ее душа не только за маму и за Тотика, но и за жильцов горящего дома, и за Нину Смолину, с которой что-то случилось, за весь родной город, за всю родную страну…