Гудящая ночь казалась безграничной, и Лепидопт рад был, что рядом, во дворе опустевшего Еврейского университета, вокруг него сгрудились люди.
А ведь он еще был не на фронте. Когда колокол на башне ИМКА пробил час, парашютисты начали продвижение на юг – сквозь тяжелую темноту к стенам Старого города. Вскоре рассвело, и утром они уже перегруппировывались в разбитом вестибюле отеля «Амбассадор». Оттуда видны были стены Иерусалима и ворота Ирода, но только под вечер, миновав отель «Риволи», бойцы увидели за выгоревшим от снаряда иорданским автобусом высокие каменные зубцы Львиных ворот. Парашютисты осторожно приближались к ним.
Сквозь ворота виднелся золотой Купол Скалы, откуда якобы вознесся на небеса Мухаммед – а прямо из-за ворот по их колонне тотчас застрочил 30-миллиметровый пулемет. Капитана парашютистов, ехавшего на джипе, разорвало пулями, и все вокруг Лепидопта разворачивались и падали под их ударами.
Лепидопт нырнул в канаву и принялся стрелять из своего «узи», целясь во вспышки, отмечавшие пулеметное дуло. Спустя несколько секунд десятки его товарищей поднялись и бросились в ворота.
Они вскоре отступили, чтобы дождаться подкрепления и войти в город на следующий день, но в ту ночь, завернувшись в одеяло на полу вестибюля «Риволи», Лепидопт понял, как это верно сказано: «Страшно до первого выстрела». С той минуты, когда позади Львиных ворот застрочил пулемет, он просто ловил каждое мгновенье, как брошенный в игре мяч, не заглядывая наперед. Некогда страшиться будущего, пока ум занят схваткой с новыми и новыми клочками настоящего.
На следующее утро он узнал, что и будущее способно порвать тебя в клочья, и что способа совсем избавиться от страха не существует.
– Сигнал входной двери, – крикнул из кухни Боззарис. – Это либо Малк, либо ФБР.
Отвернувшись от окна, Лепидопт поспешил по коричневому ковру в кухню и оторвал собравшуюся складками простыню распечатки; бумага могла вспыхнуть и обратиться в пепел от одного прикосновения горящей сигареты. Лепидопт нашел взглядом шпильку, торчащую сбоку из компьютера: дернув ее, он воспламенил бы термитный заряд над жестким диском. Быстро закуривая сигарету, он мысленно представил, как, в случае необходимости, он проделает два эти действия.
По гостиной разнесся негромкий стук в дверь.
Стук был условный: два и еще два раза, однако Лепидопт спрятался за кухонной стеной, укрепленной выкрашенным в белый цвет стальным листом, и нашел глазами миску сухих макарон на полке по левую руку от него. Но когда Боззарис открыл дверь, в комнату вошел Берт Малк: куртка намотана на кулак, галстук распущен, воротник расстегнут, песочные волосы взмокли от пота.
– Матцав месукан? – тихо спросил он.
Это означало: ситуация опасная?
– Нет, – ответил, выглянув из-за стены, Лепидопт, – просто новые данные поступили.
Малк выпростал из-под смятой куртки маленький автоматический пистолет и сунул его в пристроенную сзади на бедре кобуру.
– Здесь еще хуже, чем на улице, – пожаловался он. – Я готов войти в долю, только купите кондиционер!
Когда Боззарис закрыл дверь и задвинул все засовы, Лепидопт бросил груду распечаток на кухонную стойку и наконец вышел из-за стены кухни.
– Дело не в цене, он сушит воздух.
– Сэму нужно научиться игнорировать фазовые переходы, – проворчал Малк. – Почему ему должен мешать сигаретный дым?
Малк и сам знал почему: дыма совсем мало, его никто не заметит при пожаре. Так что Лепидопт сказал только:
– Иди, послушай, что нового он записал.
Он подвел Малка к закрытой двери из кухни и постучал.
Скрипучий голос по ту сторону произнес:
– Погодите минуту, сейчас оденусь!
– Прости, Сэм, – ответил Лепидопт, не выпуская из зубов сигареты и приоткрывая дверь. – Время никого не ждет.
Он пропустил Малка в захламленную комнату.
Тощий старик, Сэм Глатцер, сидел на кровати. Пряди седых волос прилипли к его вспотевшему лбу, лицо под лампочкой без абажура, свисавшей с потолка, казалось совсем осунувшимся. Окно здесь было затянуто алюминиевой фольгой, но Лепидопт расслышал снаружи звучавшие из динамика скрипки и оркестр. Начиная с 1970 года он не любил классическую музыку, а вот Сэм, чем слушать то, что крутили по радио, привез с собой записи «Немецкого Граммофона», но при условии, что не будет никаких Римских-Корсаковых. В спертом воздухе пахло ружейной смазкой и лосьоном после бритья.