Тронула за плечо.
- Что с тобой?
- Посиди рядом, - сказала Латифа немного невнятно.
Пьяная? Невозможно. В тюрьме алкоголь запрещен, за ее пределами тоже. "А опиум нет", - догадалась Фируза, ощутив знакомый запах, тот, который шел от куривших полицейских, приехавших уничтожать их маковое поле.
Фируза села, вытянула ноги, руки положила на колени. Повеял ветерок, и она подставила ему щеки, прикрыла глаза. Ранняя ночь - лучшее время: дневная жара спала, утренний холод еще не наступил. Тело отдыхает, впитывает свежесть, наполняется силами, чтобы назавтра растратить их в борьбе против изнуряющего зноя. И кто придумал такое неудобное расписание для человека - днем заниматься делами, ночью спать? Лучше наоборот. Ночью, когда прохлада висит в воздухе, ощущаешь себя бодрей и работать легче. А днем, когда солнце, духота, пот и лень не то что работать, жить неохота...
Как бы издалека до нее донеслось:
- Фируза, представь, тебе восемь лет, живешь у чужих людей. - Голос Латифы дрогнул. Она замолчала, кхекнула, и продолжила, нарочито безэмоционально, как бы про чужого человека. - Они заставляют тебя переворачивать взрослого, парализованного мужчину, чтобы обмыть. А откуда столько сил у ребенка? Не получается - как бы ни старалась, и как бы ни колотили лошадиным хлыстом. Что бы ты сделала?
Что ответить? Фируза сходу не нашлась. Сказала честно:
- Не знаю.
- Вот и я не знала. Бежать? Куда? Обратно в семью меня не приняли бы. Других родственников нет. Вешаться? Не знала - как, маленькая была. Себя поджечь - огня боялась. Вот и терпела, кусая кровавые губы. На мне живого места нет, вся спина в шрамах.
- Ой, а я порой завидовала. Думала - тебе хорошо. Красивая. Мужа, детей нет, заботы голову не печалят. Ты не смеешься, но и не плачешь...
- Отплакала свое. Слез нет. Одно зло осталось. На жизнь эту собачью. Нет, хуже. Собак кормят и любят, а нас? - спросила опять Латифа.
Ответа дожидаться не стала, он не требовался. Полезла запазуху, вытащила неровно оторванный кусок тонкой бумаги и маленькую плитку, в темноте походившую на шоколад. Раскрошила ее на газету, свернула в виде сигареты. Сунула в рот, щелкнула зажигалкой. Затянулась, замерла.
Выпустила плотную, белую струю перед собой. Фируза невольно вдохнула, да слишком глубоко - горло засвербило, дыхание нарушилось. Распирало закашляться вслух, но поостереглась - в темноте звуки звончее, перекликаются как эхо в горах, долго не смолкают. Долетят до административной части, разбудят надзирателей, они прибегут проверить в чем дело. Фирузе ничего, а у Латифы могут быть неприятности.
Кое-как покхекала про себя, помахала ладонью перед носом, разгоняя дым. Вдохнула чистого воздуха, задержала внутри, чтобы успокоить поднявшуюся волну в желудке.
- Как же ты выжила? - спросила, когда оправилась и получилось говорить.
- Вот как. - Латифа показала на сигарету. - Затянешься и забудешься. Хочешь попробовать?
- Нет.
- Почему?
- Стошнит.
- А от жизни не тошнит?
- У меня Джаред есть.
- Думаешь, он лучше других?
Что сказать Фирузе? Не знает она. И никто не знает. Если бы Джаред любил ее как Бахтияр свою Малалу, была бы счастлива...
А в бараке гулянье - вокруг Латифы столпились женщины, хлопают, подпевают. Одна пустилась танцевать, приземистая и тихая Фатиха - улыбается, плечами водит, руки в стороны раскидывает. Совсем на себя не похожа: обычно ходила сгорбившись, испуганно выглядывала из-под шарфа. Оказывается, она ростом с Фирузу - когда спину выпрямила.
Время прошло весело, как на концерте, но у Фирузы почему-то тяжко на душе. Вздохнула. Попробовала сама себя уговорить: не стоит печалиться, есть люди, которым тяжелее.
Вот Зара. Четверых детей поднимает. В тюрьме, в одиночку. На судьбу не жалуется, не плачет, не причитает - днем некогда, вечером сил нет. Когда детей уложит, сядет к стене, уставится в одну точку и сидит, долго, неподвижно. Сейчас она приготовила жидкую кашу неаппетитного коричневого цвета - как глину по миске развезла. Села поджав ноги, левой рукой держит грудничка Максуда, правым мизинцем загребает кашу, сует ему в рот, размазывает внутри по щечкам, языку. Он глядит удивленно, чавкает и глотает. И не знает, что недавно родился, а уже в тюрьме сидит.
Максудику еще повезло: хоть такая еда есть. Другому малышу - Фаруху мать давала лишь пососать намоченную в сладком чае тряпку. Потому он кричит каждый день. Кушать просит, да никто его не слышит.
День третий
День начался с драки. В бараке Гульнара сцепилась с другой товаркой, женщиной в два раза старше себя. Новруз - одна из немногих, которые здесь процветали, неизвестно за счет чего. Фируза ее недолюбливала. Среди худощавых сиделиц Новруз выглядела неподобающе полной, когда шла, все у нее колыхалось: щеки, подбрюдок, груди, живот.
Тщедушная Гульнара напрыгивала на нее, махала руками, пыталась добраться до лица, и создавалось впечатление - котенок нападает на тигра.
Когда они, отчаянно бранясь и цепляя друг друга за волосы, выскочили во двор, налетела толпа, и драчуний растащили.
Но перебранка не прекратилась.
- Ты воровка! - кричала Гульнара. - Почему воруешь наши деньги? Мы здесь равны. Нам всем деньги нужны. Еду купить и остальное. А ты крыса, все время всех обманываешь. Килограмм мяса стоит сто двадцать афганей, а ты продаешь за двести. И так во всем. Спекулянтка! Да еще наши деньги воруешь!
- Ничего я не воровала! - оправдывалась Новруз визгливым голосом, который не подходил к ее мощному телосложению. - Ты чего на меня налетела, с ума что ли сошла? Забыла, как я тебе помогала, к доктору водила. Телефон оплачивала. А теперь плохая стала? Я-то чем виновата, что ты с мужем рассорилась, денег не имеешь? Дура сумасбродная! Я вот судье пожалуюсь, пусть тебя отсюда уберут. Ты самая скандальная. Каждый день склоки устраиваешь.