– Морковь это что. Подумаешь, если её на какую – то тонну – две будет меньше, чем у соседей. Ну и что, ерунда, – подумалось Коленьке.
– Вот с сахарной свеклой, это дело другое. Тут такое нежелательно, – приятно вспоминалось ему.
Полоть надо хорошо, старательно. Будет больше урожай по осени, зимой дадут больше сахара. Ведь за каждую тонну выращенной, убранной и сданной сахарной свеклы, давали по килограмму сахара. Делалось это не скоро, потом, зимой, обычно на каляды. Потому и отношение у Коленьки к сахарной свекле было другое, любовное. Да и люди потом, по ночам, растаскивали её меньше, в отличие от кормовой.
В нетерпении попробовать сладенького, с наступлением зимы, вспомнив, Коленька часто спрашивал маму: " Когда за свеклу будут давать сахар?"
– Когда из нее в Слуцке на заводе сахар сделают, – отвечала мама.
– Ну, понятно, сахар долго делается, потому он такой и сладкий, – терпеливо ожидая, думал Коленька.
И вот вдруг по деревне, среди детей и взрослых разносился слух, что сахар уже, наконец – то сделали, вчера вечером привезли его из города, сгрузили в колхозную кладовую и скоро будут выдавать. А ещё дня через два, как правило в воскресное утро, вся деревня как на праздник собиралась у колхозной кладовой. У детей в это время обычно были каникулы, и они радостные следовали за своими матерями. Принарядившиеся по случаю коляд и редкого выхода в народ женщины, придя к месту, занимали очередь у помоста на входе в кладовую, и, толпясь на морозе, заводили между собой разговоры. Все ждали прихода бухгалтерши. Разговоры женщин, по началу, тихие и спокойные становились все, громче и скоро перерастали в громкий шум. И как всегда вся их суть сводилась к поиску правды и справедливости, так нужной русской душе. Отдельная, бойкая на язычок молодка, считая себя несправедливо обиженной при взвешивании по осени своего урожая, вслух, и нарочито громко высказывала народу всё, что наболело на душе.
– А почему это у Глашки в ведомости на тонну свеклы больше чем у меня. Быть такого не может, и сахара она на килограмм больше меня получит, – раздавалось обиженное из её уст.
– Может у неё земля лучше, – тут же подвохом срывалось с других уст.
– Как это земля лучше, раз нормы рядом, – не соглашалась та.
– Значит, она за своей свеклой лучше ухаживала, – раззадоривали обиженную дальше.
– Кто? Глашка, лучше меня… да у неё на всех нормах бурьян по пояс, какой там урожай, – отметала и второй довод спорщица.
– Ты что тут дурочку валяешь. У Глашки всегда больше будет, пока её шурин весовщиком работать будет, – раскрыл секрет Глашкиных успехов смелый голос одной из женщин.
– Вот и я об этом говорю, – обрадовано, что достигла желаемого, согласилась молодка.
– Так говори прямо, а не ходи вокруг да около, – тут же упрекнул её тот же смелый голос.
– Да ладно вам из-за ерунды ссорится. Праздник сейчас, грех ссориться, – чье – то сердобольное прозвучало в толпе.
– А это не ерунда. Справедливость должна быть, – не унималась спорщица.
– Всем поровну должно быть, тут же пояснила она свое понимание справедливости народу.
А вокруг шумно митингующих взрослых, на освещённой ярким солнцем искристой пороше, бегали и возились дети.
Колхозный кладовщик дядя Степан, находясь рядом с установленными им же на помосте весами, сидя на табурете, спокойно курил самокрутку, всем своим видом показывая народу, что у него всё готово к раздаче и дело только за начальством. И было непонятно: то ли он тоже дожидается начальства, то ли теперь охраняет, поторопившись, им же вытащенные из кладовой на помост к весам, уже вскрытые, приготовленные к раздаче два мешка, на которые все так жадно посматривали. Обычно он всегда находился внутри колхозного закрома, разбираясь в вверенном хозяйстве, а сейчас как мудрый филин на ветке, вынужден был сидеть на табуретке и слушать глупую женскую трескотню.