– И яиц и блинов больше двух нельзя брать, разделив их на всех поровну, означил он в сознании свою норму, – иначе мама опять начнет: "Ешь, ешь, сынок, я не хочу…", а Ванька потом и подзатыльник за это может дать, – тут же подумалось уже очищавшему первое яйцо Коленьке.
– Может мать попросить, чтобы хлеб пекла, остановившись, обращаясь к маме, вдруг предложил отец.
– Хорошо отец придумал, – услышав им сказанное, радостно подумал Коленька, макая яйцом в соль.
Бабушка вкуснее пекла хлеб, чем мама. Коленька помнит это, ещё недалекое время. В закваску бабушка добавляла отвар каких – то трав и ещё потом в тесто сыпала зерна чернушки. От этого её хлеб был более вкусным и по особому ароматный, и дольше не твердел.
– А магазинный хлеб, теперь, намного хуже, даже маминого, – тут же вспомнилось Коленьке.
Мама, словно не слыша предложения отца, молча продолжала есть.
– Без хлеба ничего в рот не лезет, – недовольно опять заговорил отец и начал есть.
– Прежде чем мать об этом просить, надо муки ей дать. А у тебя её в деже, всего на блины дня на два наскрести и можно. А в магазине, уже давно её нет, – вдруг заговорила в ответ отцу мать.
– Не знаю, как с этим хлебом и быть. Разве только что молитвой у Бога его просить и осталось, – продолжая есть, озабоченно добавила она.
Услышав мамину подсказку, Коленька, словно надоумленный обрадовался.
– Во! правильно, – подумал он.
– Николай Угодник, я тебя очень люблю, дай мне сегодня хлеба, – тут же придумал он молитву и, жуя, в мыслях, как знал, что надо три раза, начал её про – себя повторять.
Коленька всегда очень любил хлебную горбушку. Родители, заметив это, ему её отрезая, всегда даже шутили над ним, говоря: "Николайчик любит окрайчик".
– Как я люблю, – большую горбушку, – вспомнив это, добавил он к своей молитве во втором её повторении.
И ещё, вспомнив о вкусном бабушкинском хлебе, решил добавить и это.
– Бабушкинского, вкусного, – добавил он, ко всему уже добавленному во втором разе, повторяя молитву в третий раз.
– Услышь меня, Николай Угодник, – смиренно произнес он в конце и вновь потянулся ложкой к горшку.
Под мамино: "Кушайте, сынки, кушайте…" – со скатерти быстро всё исчезало. Обедая, все, то и дело невольно бросали свои взоры на радовавший их души, невдалеке, исполином стоявший, шестиметровой высоты, ладно сложенный, широкий стог.
– Вот, сынки, чтоб нам этот стог себе забрать, в колхоз таких надо ещё четыре сделать. А это отцу восемь дней надо косить, и нам всем потом вместе четыре дня ещё, так тяжело работать, – видимо заметив взгляды сыновей на стог, подытожила будущее мать.
– И это у нас всего одна корова, а если ещё бычка или телочку завести, что властью ещё разрешается, то удавишься на этом сене, – добавила она, посыпая на своё яйцо соль. Обед подходил к концу.
– Вам бы ещё по яичку, сынки, да не успевают их наши несушки столько нести, – посетовала мать, глядя на сыновей, с аппетитом быстро доедавших со стола последнее.
– А больше их звести…, – мать не договаривая, задумавшись, остановилась, – такую ораву содержать трудно, не прокормишь, – договорила она.
Платок опустел, лишь боком на его центре лежал пустой горшок с помещенными внутрь ложками, да рядом уже собранные мамой в ком, оберточные тряпицы. Начали разбирать лежавшие в стороне бутылки с молоком. Взяв свою бутылку и вытащив из её горлышка бумажную, из тетрадного листка пробку, Коленька начал пить прохладное молоко, заедая его остатком блина.
– Пейте, пейте, сынки молочко, – увидев, как дружно сыновья, раз за разом, задирают вверх донышки бутылок, вновь запричитала мать.
– Знаете теперь, как трудно оно достается, – тут же добавила она.
Покончив с обедом, быстро собрались и словно не желая расставаться, оглядываясь на стог, начали отправляться в обратный путь, на второй участок.
– Спасибо Богу, что дал погоду хорошего сена своей корове сделать, – уходя, перекрестившись, глядя на пышный высокий стог, произнесла мать.
– Теперь не умрем с голоду, зимой легче будет, с молоком будем, – тут же, немного тише, как бы про себя, слетела с её уст радостная, успокаивающая душу фраза.
По протоптанной невесть кем в траве тропинке, впереди шли родители. За ними нёс свою связку граблей Коленька. Сзади всех, наполовину опустевшую канистру с водой, чередуясь, несли Мишка с Ванькой.
– Как думаешь, во сколько пудов оценят этот наш стог? – идя за мамой, услышал Коленька её вопрос отцу.
Коленька уже знал, как определяют в стогу количество сена. Однажды, прошлой осенью, в воскресенье, отец брал его с собой на болото, когда мужчины с одним из колхозных начальников ходили оценивать стога. Из ребят он был тогда не один, а втроем. Ребята быстрее взрослых перебегали от стога к стогу, помогали им носить вожжи, с нанесенными на них метровыми метками. Вожжи сначала перекидывались через верхушку стога, и стог замерялся так, потом стог на уровне груди вожжами обтягивался снаружи. Пока рабочие делали замеры, начальник, подойдя, отыскивал бирку, смотрел, чей это стог, а потом, услышав данные двух замеров, смотрел в свою таблицу и что – то записывал в свою тетрадку. Наверное, сколько пудов сена в этом стогу.